рефераты

Научные и курсовые работы



Главная
Исторические личности
Военная кафедра
Ботаника и сельское хозяйство
Бухгалтерский учет и аудит
Валютные отношения
Ветеринария
География
Геодезия
Геология
Геополитика
Государство и право
Гражданское право и процесс
Естествознанию
Журналистика
Зарубежная литература
Зоология
Инвестиции
Информатика
История техники
Кибернетика
Коммуникация и связь
Косметология
Кредитование
Криминалистика
Криминология
Кулинария
Культурология
Логика
Логистика
Маркетинг
Наука и техника Карта сайта


Статья: Философская антропология. Введение для изучающих психологию

Статья: Философская антропология. Введение для изучающих психологию

Петер Шульц (Католический университет г. Айхштатт)

К вопросу о развитии философской антропологии.

Вопрос «Что есть человек?» изначально является фундаментальным вопросом философии. Уже в самых ранних памятниках философской мысли (некоторые из них лишь сегодня доходят до нас) представлен вопрос человека о самом себе, откуда он пришел и куда направляется. В греческой философии, под влиянием которой формировалось и формируется наше культурное пространство, два классических философа — Платон и Аристотель — развили наиболее целостные теории личности, в каком отношении друг к другу находятся человеческие тело и дух, что значит то, что человек является одновременно духовным и мыслящим существом, как соотнесен человек с другими живыми существами. Эти вопросы занимали Платона и Аристотеля, как и морально-философский вопрос о том, что есть хорошая жизнь, eudamonia. Наряду с теориями вышеназванных философов, сложились и другие философские традиции, повлиявшие на последующую историю духа (Geistesgeschichte), как, например, философская школа стоиков.

Отмеченные подходы к пониманию человека, появившиеся еще до рождества Христова, способствовали оформлению юридического понятия субъекта права в римском культурном пространстве. Наконец, в этой связи необходимо вспомнить о раннем Христианстве с его намерением указать общее направление поиска ответов на важнейшие вопросы человека. Без учета решающего влияния раннего христианства на историю духа невозможно понять с ее позиции размышления человека о самом себе и о своем определении, о своем отношении к другим и к Богу. Влияние раннего Христианства на историю духа наиболее отчетливо выразилось в трудах таких христианских «философов», как Августин и Боэций, которые своим пониманием личности наложили отпечаток на философско-теологические произведения последующих эпох.

Если вопрос о том, что есть человек, изначально представлен в философии, то сам термин «антропология» появился в ней очень поздно. В 1501 году лейпцигский магистр Магнус Хундт опубликовал книгу под названием «Anthropologium de hominis dignitate, natura et proprietatibus». В 1594 году Отто Касман, ректор в Штаде, написал «Psychologia antropologica» («Антропологическую психологию»), вторая часть которой появилась двумя годами позже. Историю философской антропологии как дисциплины можно проследить в немецкой академической философии вплоть до конца XVI века. Но лишь в конце XVIII века в философской антропологии происходит своего рода «прорыв» Наряду с некоторыми публикациями по данной теме необходимо назвать кантовскую лекцию «Антропология в прагматическом отношении» (1772—1773). Предмет этой лекции — человек, равно как и реальный мир, в котором он живет и должен вести себя «сообразно с миром» (weltklug), а «для этого ему требуется знание человека». Антропология (если иметь в виду обозначенную тенденцию) представляет собой вид жизненной философии, которая с помощью метафизических формул пытается понять всего человека в его жизненной действительности. После Канта были и другие немецкие философы, такие как Шульце, Фрис, Фейербах и молодой Фихте, а также Дильтей, которые понимали под антропологией знание о специфической сущности человека и об особенностях его физической, психической, моральной, духовной и культурной жизни.

Наряду с этим характерным для немецкой академической философии направлением, способствовавшим оформлению философской антропологии, в западно-европейских странах — Франции и Англии — имели место и другие направления. В этой связи уместно вспомнить о философии морали, которая при изучении жизненных обычаев человека, его «mores», «moeurs» или «morals», часто давала скептическое описание человека. В 1580 году Монтень — «отец-основатель» философии морали во Франции опубликовал свои «Essai» («Опыты»), за которыми позднее последуют размышления, максимы и афоризмы Ларошфуко и Лабрюйера. В Англии следует назвать графа Шефтсбери с его произведением «The moralists» («Моралисты»), направленным против трактата «De homini» («О человеке») Томаса Гоббса, а также необходимо упомянуть Александра Попа и его «Essay on Man» («Эссе о человеке»), первая фраза которого звучит программно «The propes study of mankind is man». Эта традиция истории духа разовьется позднее в этнологическую дисциплину «cultural antropology».

Задержимся еще на мгновение на развитии философской мысли в немецком языковом пространстве. Идейный поворот к натурализму в конце XIX — начале XX веков привел к узурпации понятия антропологии эмпирическими социальными науками, и в особенности такими, как биология человека, генетика и наука о расах. Только в конце 20-х годов, а точнее в 1927 году, феноменолог Макс Шелер (1874—1928) в работе «Положение человека в космосе» возродил понятие антропологии в его исконно философском значении. Это произведение Шелера, вместе с его известной работой «Человек и история», заставило вновь осознать антропологию как абсолютно философскую дисциплину. Более того, Шелер, как и некоторые другие после него, решился утверждать, что в известном смысле «все центральные проблемы философии сводятся к вопросу о том, что такое человек и какое метафизическое положение занимает он среди всего бытия, мира и Бога».

Важнейший импульс философских произведений Шелера, вероятно, связан с тем, что вопрос о человеке перестал рассматриваться как априорно философский и он должен был быть возвращен философии или одной из ее дисциплин. Этот вопрос уже нельзя было, как это в XIX веке случалось, оставлять эмпирическим наукам. Из работы Макса Шелера следует, что, несмотря на такое количество знаний о человеке, которого никогда еще не было, все же никто не знает, кто такой человек: человечество — таково мнение Шелера — при всех своих исследованиях потеряло из виду самого человека. Это утверждение, связанное с появлением учения о человеке, охватывающего все его особенности, способствовало, и весьма значительно, становлению философской антропологии как дисциплины. Немногим позднее появилось другое фундаментальное произведение по философской антропологии, которое, однако, в отличие от сочинений Шелера, очень поздно привлекло к себе внимание. Имеется в виду антропология Гельмута Плеснера. И то же самое можно сказать об опубликованной в 1927 году книге Мартина Хайдеггера, которая внесла свой вклад в развитие этой старой и одновременно новой дисциплины, хотя Хайдеггер отрицал всякое «антропологическое» толкование своей книги. «Last not least» следует назвать философскую антропологию Арнольда Гелена, которая вышла в начале сороковых годов и много раз переиздавалась.

Исторический обзор отношений психологии и философии

Экскурс в прошлое должен был обозначить исторический путь философской антропологии и ее возникновение как особой философской дисциплины. Поскольку это введение обращено прежде всего к студентам-психологам, я хочу коротко и также в историческом аспекте рассмотреть отношения пси-хологии и философской антропологии. При этом с самого начала нужно обратить внимание на то, что сегодня прямо-таки рискованно говорить о «психологии». Это занятие создает ложное впечатление единства науки, которого практически нет и которое в лучшем случае допустимо как научно-теоретическое пожелание. Если мы все же хотим выявить простейший общий знаменатель многочис-ленных направлений и проблем в психологии, то можно было бы указать на те, что все они имеют своим объектом человеческое переживание и поведение. Но здесь и начинаются трудности: переживание и поведение могут быть исследованы как в аспекте структуры и развития , так и в аспекте отношения к предметному, социальному и культурному мирам. Есть также направление, которое рассматривает переживание и поведение как изолированные психические функции и наблюдает за формами их протекания, причем всякое отношение к личностному бытию, лежащему в основе этих функций, умозрительно отбрасывается. Очевидно, что это — эмпирически-экспериментальное направление в психологии, имеющее в качестве образца для подражания естественные науки.

Многообразие сегодняшней психологии — современнее достижение, истоки которого — в семидесятых годах XIX века, когда в немецких университетах возникли психологические лаборатории. Но то, что ныне осознается как предмет психологии «душа» — с древности, с самого начала европейского мышления являлось центральной темой философии. Наряду с миром и Богом душа была одним из трех великих объектов метафизики. На вопрос о сущности души философская мысль античности давала характерный для древних греков ответ: душа и есть сама сущность, пневма, псюхе, дух — то, что образует и формирует жизнь и что исчезает при смерти, но само бессмертно. От такого представления о душе как самостоятельно существующей, в особенности как оно было развито Платоном, тянется связующая нить к определению души Декартом. Для последнего душа нематериальная субстанция, которая противоположна всякой пространственной, телесной субстанции, вообще пространственно-протяженному миру в целом. Такому пониманию души как самостоятельной субстанции значительно способствовал также Кант. В дальнейшем развивается концепция «духовного» как последовательности процессов, переживаний и деятельности в их неразрывной связи друг с другом.

Второй вопрос, который также обсуждался с момента возникновения европейского мышления, касался объема духовного: есть ли душа только у человека или она есть и у животных, у растений и даже у неорганических тел? Есть ли у самого человека «низшие» души – растительная и животная, как учит Аристотель? Но уже в новое время о духовной жизни можно говорить лишь применительно к человеку и — в ограниченной степени — к животному.

В качестве третьего круга проблем античного философского осмысления души я хотел бы назвать проблему соотношения души и тела. По этой проблеме расходились во взглядах Платон и Аристотель, она является центральной для средневековой философии и, начиная с Декарта, в XVII и XVIII веках противостояние по этому основополагающему вопросу обостряется до открытого дуализма. После того, как человеческая индивидуальность была разорвана на две составляющие — тело и душу, и между ними открылась пропасть, были опробованы поочередно все возможности восстановления их связи. Это, во-первых, учение о взаимовлиянии телесного и духовного, к которому близок сам Декарт. Далее, это материалистическое понимание, согласно которому духовное есть лишь результат телесного. Это и спиритуализм, который, наоборот, все понимал как душу, а тело считал по-ражением (Niederschlag) души. Это, далее, параллелизм, согласно которому процессы телесные и духовные строго коррелятивны, то есть соотнесены без зависимости друг от друга, как это, например, можно видеть в концепции предустановленной гармонии Лейбница. Согласно последней, Бог попеременно настраивает тело и душу, как часовщик настраивает двое часов, синхронно идущих и в этом смысле одинаковых. Наконец, следует упомянуть окказионализм, который для всякого отдельного процесса, телесного или духовного, предполагает новое вмешательство Бога.

Проблема души в контексте огромной философской традиции была здесь лишь кратко обозначена. Имея дело с философской мыслью, мы сталкиваемся с ошеломляющим количеством противоположных воззрений. Любое обращение к словарю по истории философии подтвердит это.

Только во второй половине прошлого столетия происходит окончательное отделение проблемы духовного от философии. Вопрос о том, что такое душа, переходит к науке, которой овладевает жажда эмпирического познания, и психология оформляется как опытная, даже как экспериментальная наука. Одновременно с этим происходит значительное изменение в теме научных исследований. Место души как целого заступают отдельные душевные деления, которые только и стоит изучать. Но при всей плодотворности работы в этой области вскоре воцаряются путаница учений и противоположность методов.

Новая позитивная методика казалась сначала чрезвычайно многообещающей. Кстати, она тоже могла опереться на ранее сложившиеся предпосылки. Раньше всего они возникли в Англии, где уже в XVII и XVIII веках некоторые мыслители (Гоббс, Локк, Юм) пытались свести целостность душевных процессов к элементам простейшим представлениям и их ассоциациям, сочетающимся между собой. Правда, это были еще философские теории. Так, полагали, что есть реальная возможность реконструкции многообразия нашего восприятия из элементарных чувственных единиц ощущений, а обилия человеческих чувств — из простых качеств желания и нежелания. То, что тематика научных исследований затрагивала в первую очередь процессы восприятия и простейшие реакции, совершенно понятно, так как исследования должны были ограничиваться экспериментально исчислимыми явлениями. Далее существенным было и то, что все исследуемые явления пытались свести к нервным возбуждениям и раздражимости, то есть к физиологическому. Правда, в скором времени ученые вынуждены были признать, что такое рассмотрение духовной жизни слишком механистично. В такой «психологии без души» существенная реальность переживания и поведения ускользает от понимания. Не случайно то, что в начале нового столетия новая фаза научной психологии начинается с отказа от механистического наблюдения и замены его органически целостным подходом.

Те изменения в культуре XIX века, вследствие которых психология объявила себя опытной наукой и единственным «опекуном» духовного, частично связаны с кризисом философии в то время, частично же — с мощным подъемом естественных наук с их количественными методами, с их экспе-риментальной и аналитической методикой. Решительным отказом от такой естественно-научной направленности с одновременным обращением к философскому осмыслению проблемы духовного явилась попытка Вильгельма Дильтея обрисовать психологию, которая ориентирована на гуманитарные науки, на постижение смысловых связей духовной жизни. Натуралистическая беззаботность сменяется критическим осмыслением. Взамен конструирующего образа мышления, организованного по принципу «состоит из...» и стремящегося, атомизировав духовное, объяснить его из механических сочетаний элементов, к которым на самом деле духовное не сводимо, утверждается тенденция установить его единство и целостность, структуру и интеграцию. Однако характерный для психологии опосредованный исследовательский подход все больше вытеснялся непосредственной связью с жизненными процессами, переживанием их органической целостности. Обнаружилось, что содержание переживания — то, что переживается, всегда представляет собой комплексную целостность, как, например, жизненная ситуация со всеми ее предметными составляющими — феноменами восприятия, чувствами и ценностями; а также то, что само переживание является комплексным функциональным единством, которое включает в себя такие понятия, как телесное состояние, импульс-настроение, чувство, восприятие, представление, стремление, проект, планирование, желание. И не только каждый сиюминутный акт или состояние, но и вся жизнь с позиции дильтеевской понимающей психологии представляет собой неразрывную ткань, интегрированную связь.

Связь переживания и поведения со скрытыми глубинными слоями психики открыла школа психоанализа, основанная 3. Фрейдом. Ее революционный для того времени подход выразился в при-влечении инстинктивного фона для объяснения «фигуры» человеческого поведения. И если у Фрейда на переднем плане его работы в качестве важнейшего инстинкта рассматривается сексуальность, то у его ученика А. Адлера движущей силой человеческого поведения становятся инстинктивные по своей природе стремления к признанию и власти. При всей теоретической плодотворности глубинной психологии, у Фрейда и его учеников сохраняется весьма проблематичный момент — идентификация духовной жизни с инстинктивным внеличностным механизмом. Эта идентификация сегодня подвергнута убедительной критике. Но следует отметить несомненную заслугу глубинной психологии: она по-новому освещает инстинктивный фон и жизненно-исторические условия поведения. Уже Ницше, проницательно заметивший способность человека легко переориентироваться и приспособиться, чтобы «разгрузить» свое сознание или поднять его на должный уровень, подготовил путь для этой «разоблачающей» психологии. Психоанализ исходил из мучительных нарушений, которые для невротика делают невозможной гармоничную жизнь, разрушительно влияют на общение с людьми, работу, любовь и семью, то есть на все жизненно важные области. При этом сам невротик не способен понять причины и мотивы своего неадекватного поведения. Психоанализ обнаружил связи между жизненными запросами, такими как потребность в любви и личностном развитии, влияющими на детскую судьбу, и отказом от этих запросов из-за вмешательства среды, отказом, ведущим к неврозам, комплексам и странностям характера, пробелами в поведении, а значит, к непреодолимым препятствиям и неудачам в последующей жизни.

В качестве следующего нового момента в психологических исследованиях я хочу назвать психологию развития. Сегодняшнюю психологию уже невозможно представить без этого этапа, прошедшего также под знаком целостности. Развитие — это не просто появление нового (Hinzukommen von Neuem). Это продвижение от ступени к ступени, последовательное их прохождение. Оно берет начало в примитивном состоянии, когда жизнь по преимуществу не выходит за рамки животных функций. Но развитие — процесс не только индивидуальный, охватывающий движение от грудного ребенка к зрелому и старому человеку; развитие распространяется на все человечество в целом, с его племенами и ступенями.

Со времен первой мировой войны психология развития добилась значительных результатов. Было бы абсолютно бесполезным пытаться в нескольких предложениях продемонстрировать ее достижения, до мельчайших подробностей исследовано, например, изменение мыслительных структур и образов представления в работах Кинде; причем заметно движение ко все большей подвижности и все более отчетливо различаемым ступеням постижения их соотношения. Пока для нас не совсем понятно развитие жизни чувств, но с учетом исследований глубинной психологии и здесь многое стало сейчас яснее.

До сих пор мы рассматривали тенденцию к интеграции как некоторую поправку, с помощью которой современная психология преодолевает старую, механистически-элементарную. Но необходимо также учитывать социальные отношения и определенность отдельно взятого члена общества. Социально-психологическая тематика становится все более актуальной, и поэтому важными становятся следующие вопросы: во-первых, в какую структуру включен человек — это семья, дом, социальный статус, школа, профессия, политическое общество, профессиональное сообщество или же коллектив с общими интересами; это сообщество, объединенное одной судьбой, или же случайное скопление масс и т. п.? Во-вторых, находится ли человек внутри этих сообществ в положении мужчины, женщины, супруга, ребенка, подчиненного, начальника, партнера, соседа, приятеля, товарища, конкурента? Далее, как он воспринимает такие детерминанты, как нравы, обычаи, мифы, моду, язык, религию, пра-вовые и государственные институты, формы воспитания?

Но здесь мы прервемся и закончим наш обзор многочисленных точек зрения, которые сегодня рассматривают проблему духовного в психологии как эмпирической науке. <…>

Сознание и самосознание личности

Посредством рассуждения о когнитивном поведении человека была достигнута первая ступень понимания духовного бытия личности, которое, однако, этим еще не исчерпывается. Любая структура воспринимающего познания, в том ее виде, как это было ранее обрисовано, включает в себя некоторого рода самосознание, которое невозможно свести лишь к интенциональной направленности на предмет. По сравнению с познанием с помощью восприятия самосознание отличает тот факт, что оно содержится в каждом акте восприятия: себя как субъекта восприятия обнаруживает прежде всего в том простом смысле, что этот «Я» — тот, который осуществляет восприятие. Это самосознание выражается в предложениях, которые начинаются с «я…». В отличие от всякой другой формы воспринимающего познания, для которой все, ею воспринимаемое, находится за ее пределами, здесь перед нами совершенно особая адекватная данность самого себя. Даже продвигающееся вперед познание никогда не могло бы осознать этого иначе, чем раскрывая обман.

Внутри этого самосознания человек постигает себя как неповторимое и в то же время конкретное «я», которое здесь присутствует и действует. Или, другими словами, как живущий и существующий субъект я постигаю самого себя иначе, чем всех других людей. То, что мы ввели понятие самосознания, следует понимать как всеобъемлющий опыт человека, вследствие которого он постигает себя как субъекта своего собственного бытия и действия. Без самосознания было бы решительно невозможно понять, почему субъект способен приписать самому себе собственные действия и бытие. Таким образом, в этом отношении самосознание тесно связано с идентичностью субъекта.

В философии сознания Нового времени убежденность в непосредственной достоверности собственного бытия сыграла большую роль. Не вдаваясь сейчас в подробности, следует заметить, что в ходе развития этой философии состоялась некая «субстанциализация» сознания и связанное с этим «извлечение» его из конкретного человека. Следствием было то, что сознание приобрело статус конкретного субъекта. Декартовское суверенное Ego-cogito было выделено из совокупности человеческого осуществления бытия.

Если внимательнее рассмотреть самосознание, то становится ясно, что оно играет решающую роль в формировании личности, поскольку лишь благодаря самосознанию человек способен узнать себя как субъекта. Другими словами, в силу самосознания личности все бытие и действие этой личности приобретает нетранзитивное (то есть самоценное, результат и цель которого совпадают с самим осуществлением действия) измерение, которое не может быть выражено с помощью одной только рефлексии о субъекте как инициаторе собственных действий. Правда, нельзя истолковать эту нетранзитивность в смысле психологического внутреннего мира, который включает в себя человека. Скорее, речь идет о том, чтобы показать человека субъектом, который узнает себя как такового прежде всего тогда, когда он постигает себя открытым для всей действительности. Каковы же те существенные составляющие, которые способствуют такому постижению субъекта? Благодаря чему осуществляется самосознание, благодаря чему оно реализуется?

Свобода и самоосуществление

Чтобы ответить на этот вопрос, мы могли бы спросить себя, когда человек в собственном самовосприятии и тем самым в открытости по отношению к действительности постигает себя субъектом лишь ограниченно, то есть когда его самосознание встречает препятствие. Имеется ли критерий, выходящий за рамки соответствующих субъективных представлений? В этой связи может оказаться полезным обращение к термину психоаналитической литературы, разработанному в особенности Лоренсом С. Кьюби (Lowrence S. Kubie). В своей работе Кьюби ставит своей задачей обнаружить однозначный и поддающийся обобщению критерий болезненного поведения человека. Согласно его взглядам, в качестве общей характеристики ненормального поведения субъекта по отношению к действительности может рассматриваться то обстоятельство, что поведение это вынужденно и автоматически повторяется. Решающим для вынужденного поведения является то, что личность должна действовать определенным способом, хочет она того или нет. Ее действия не поддаются ни осмыслению, ни влиянию со стороны разума, и вследствие этого оно может быть обозначено как несвободное, не выбранное самой личностью.

В этом психоаналитическом понятии болезненного поведения для наших рассуждений интересным является прежде всего то обстоятельство, что нормальное поведение характеризуется тем, что человек в своем желании и своем выборе не хочет быть ограниченным. В той мере и в том объеме, в котором здоровый человек осознает принужденность своего желания, он попытается разумным способом избавиться от этого препятствия. То, чего он действительно хочет, он будет всегда хотеть, и так, что выберет это свободно. И именно в этом он постигает себя как субъекта собственного действия и собственного бытия, то есть как субъекта, который владеет и распоряжается самим собой.

Понятие болезненного — и заложенное в нем на уровне предпосылки понятие здорового поведения — кажется мне философски важным, так как оно показывает, что анализ человеческого желания в том виде, как оно выражается в простом переживании «я хочу», нельзя абстрагировать от того, что всякое определение свободного выбора человека указывает на его еще более полную принадлежность самому себе, на то, что он располагает самим собой. В противном случае было бы немыслимо, что человек осознает свою принужденность, осознает определяемое извне бытие своей воли.

Это суждение можно с успехом применить и к той плоскости, в которой субъект осуществляет свою жизнь, или, говоря иначе, по-хайдеггеровски, когда человеку в его бытии важно его бытие. По крайней мере, мы укажем на это в сфере свободных решений субъекта, поскольку они образуют кульминационный момент структурной самопринадлежности. Иногда о решениях человека говорят, что они были поверхностны или же, наоборот, хорошо обоснованы. И это различие не выводимо из интенциональной направленности на определенные мотивы или ценности, которые побуждают его к этому. Скорее, такое различие указывает на конституирование (становление) индивидуального бытия, которое в своем проявлении представлено самым различным образом: человек в своих решениях может по-разному проявляться как личность. Вопрос заключается не в том, что человек есть инициатор своих решений и как субъект он побуждаем к решениям определенными ценностями; вопрос заключается в том, каково основание или позиция, исходя из которых личность осуществляет свои решения. Такое несколько метафизическое рассуждение можно прояснить следующим образом: человек проявляет себя личностью, а это значит проявляет себя аутентичным, ему свойственным образом только тогда, когда осуществление его действий вскрывает зависимость от его центра, то есть от его свободы, а не определяется извне. Этому соответствует постижение человеком самого себя в своих аутентичных решениях как субъекта своего бытия и поведения, который владеет собой и который может действительно свободно располагать собой. Речь здесь не идет ни о каком субъективизме, потому что этот интимнейший «центр» личности не означает, что личность будто бы предоставила его сама себе или что этот центр можно было бы свести к конститутивному показателю «я». Скорее, этим устанавливается природа личности и одновременно в этом содержится указание на ее первопричину.

Такая корреляция (соответствие, взаимосвязь) между структурой самопринадлежности личности и ее обращением к определенным ценностям и мотивам приводит к тому обстоятельству, что, с одной стороны, всякое решение личности указывает на соответствующую привязанность к позиции, исходя из которой субъект инициирует (побуждает, зачинает) свои обращения; с другой стороны, личность полагает самое себя в своих решениях. Если отдельные осуществления субъекта всегда указывают на его ситуационный детерминизм, то возникает вопрос: что влияет на изначальную позицию субъекта в его столкновении с действительностью еще до отдельных решений и в какой степени он сам, его свобода участвуют в осуществлении этих актов?

Поясним сказанное на примере, ставшем классическим со времен Платона и Аристотеля, а именно на примере такого человеческого типа, который в своем поведении определяется непосредственно тем, что представляется ему наслаждением. В этой традиции желаемое описывалось как то, что непосредственно определяет желание субъекта и чему человек подчиняется непроизвольно. Если уступить внезапности непосредственных чувств (которые содержат не только телесные, но и другие аффекты), то, по мнению Платона и Аристотеля, субъект не достигнет постоянства и останется «игрушкой» своих чувств. С другой стороны, ввиду того, что субъект включен в такое поведение, следует добавить, что человек, определяемый в своем поведении извне и осознавший себя как подчиненного соответствующим побуждениям, есть человек несвободный. Это означает, что он не позволит другим побуждениям завладеть собой со всей их силой. Следовательно, свобода субъекта не ограничивается способностью обращаться к определенному обстоятельству, скорее, она сказывается в обнаружении смысла, которым наделено обстоятельство для субъекта. Иной пример — человек, который определяется одним только желанием: его свобода ограничена как раз тем, что в своем поведении, то есть в столкновении с действительностью, он фиксирует себя на одной позиции, исходя из которой уже невозможно принять решение иначе, нежели руководствуясь некоторыми частными критериями, которые предоставляют личности только ограниченный подход к действительности.

В противовес этому типологически понимаемому способу поведения субъект, который все свои действия ориентирует не на то, что представляется ему правильными с его естественно-повседневной точки зрения, а подчиняет их поискам истинного и доброго, характеризуется большей степенью располагания самим собой. Человек, живущий в таком отношении к истинному и доброму и вследствие этого участвующий в своем поведении, располагает самим собой и по-новому дан самому себе посредством некоторого рода отстранения, которое он принимает по отношению к самому себе и своей естественно-повседневной точке зрения. Он свободен уже в том смысле, что он не подвержен определенным побуждениям, но он сам прилагает усилия. И только здесь, где вскрыто непосредственное обращение к мотивам, возможны отказ или согласие. И только здесь проявляется поиск правильного, соответствующего субъекту, причем поиск этот протекает не беспорядочно и безо всякой альтернативы, но в его основе лежит возможность позитивного выбора. В пространстве (Option), открытом благодаря этому основополагающему выбору субъектом поиска истинного и доброго, разыгрывается весь процесс познания и желания. Тем самым выбор этот равнозначен тому, что можно было бы назвать внутренней автономией личности. Только здесь раскрывается изначальный смысл той недостаточной непосредственности, который был признан рассмотренными выше философскими антропологиями Шелера, Плеснера и Гелена в качестве характеристики собственно человеческого поведения. Осознание способности «всегда мочь иначе» (Шелер говорит о человеке как о «могущем сказать нет») и никогда не быть определяемым непосредственно впечатлениями и раздражителями представляет собой не только возможность субъекта, но и его реально действующую способность отправиться на поиски верного. Способность субъекта, имеющего возможность всегда поступить так или иначе в противовес своим предназначениям, также не может быть истолкована как негативная способность. Скорее, в основе самого состояния способности («Koennen») лежит онтологическая (фундаментально бытийная) открытость субъекта совокупности действительности и тем самым его изначальная позиция в столкновении с миром.<…>

Тело как средство выражения личности

В некоторой степени мы уже перешли к динамике от статистического образа человека, формируемого телом. Детальное и разветвленное антропологическое знание особенно многообразно в этой сфере. Но все же, что касается соотношения между телом и личностью, то, по мнению всех философов, включая материалистов, суть проблемы состоит в правильном подчинении видимой внешней оболочки тела невидимому внутреннему миру. В данном случае речь идет не о «внутреннем мире» самого тела и не об организме как соматическом фундаменте конституции. Человеческое тело, как его понимали все мыслители, в своей видимой динамике есть средство выражения личности. Внеличностная структура само-обладания и само-принадлежности пронизывает собой тело и выражается в нем. Эта структура самым тесным образом связана с характерной для личности способностью к само-определению, которая проявляется в решении и в выборе и в которой содержится динамическое подчинение истине. Но вся эта динамическая трансцендентность личности, сама по себе обладающая духовной природой, в человеческом теле находит средство для собственного выражения. В самом широком смысле слова тело есть средство для осуществления действия и тем самым — для самоосуществления личности в действии и посредством действия.

Эта очень распространенная форма проявления интеграции личности в действии, которая пронизывает тело и выражается в ней, возможно, свидетельствует о том, каким образом тело принадлежит личности. Интеграция личности в действии одновременно вскрывает глубокий смысл целостности человека как личности. Душа, понимаемая как духовная душа (geistige Seele), должна быть решающим принципом этой целостности. Личность не идентична самому телу. На их идентичности не настаивают даже бихевиористы, занимающиеся исключительно внешними проявлениями «поведения». Соответственно, бихевиоризм может быть только методом описания, а не интерпретацией действий человека.

В какой степени можно утверждать, что человек обладает собственным телом и использует его в своих действиях? В некотором отношении личность сама для себя может стать предметом действия. Особенно участвует в таком опредмечивании тело. Поскольку выражение личности в действии осуще-ствляется посредством тела, оно тем самым становится предметом действия. Опредмечивание тела образует особый аспект, или, лучше сказать, единый элемент опредмечивания всего субъекта как личности, которому принадлежит тело и в субъективность которого оно структурно входит. Принадлежность тела субъективному «я» не основывается на идентификации с этим «я». Человек не «есть» его тело, но он «обладает» этим телом, «имеет» его. И это обладание собственным телом обусловливает опредмечивание действий и одновременно выражается в этом опредмечивании. Человек осознает, что обладает телом, когда он использует его в действии как средство выражения в процессе самоопределения.

Благодаря такому использованию тела, одновременно осуществляется интеграция личности в действии. Способность превращать тело в предмет (опредмечивать) и использовать его в действии, пользоваться им, является важным элементом личной свободы человека. Благодаря этому соматическому элементу и фактору личного опредмечивания, осуществляется свойственная человеческой личности структура самопринадлежности и самообладания, человек как личность обладает собой в сома-тическом аспекте именно потому, что он обладает своим телом, имеет его. Поэтому отношение личности к телу представляется нам в некоторой степени «внешним».

Реагирование как характеристика тела

Однако отношения между телом и личностью, особенно в действии, то есть в поступке, не исчерпываются одним только внешним опытом. С помощью этого опыта мы должны словно погрузиться во «внутренний мир» самого тела, затронуть этот «внутренний мир». Тогда эти отношения обозначатся полнее и четче. Дело в том, что тело обладает своим собственным чисто соматическим внутренним миром, — имеется в виду то, о чем мы думаем и говорим, когда называем тело человеческим организмом (подобно организму животного). Поэтому тело в своем внутреннем мире обладает также и своим собственным чисто соматическим динамизмом; внешний динамизм тела, его «природная» подвижность зависят именно от этого соматического внутреннего динамизма, что ни в коей мере не препятствует тому, чтобы все тело целиком с его внешней подвижностью становилось для личности местом и средством выражения.

Здесь речь идет не о присущем отдельным наукам познании телесного динамизма человека «как тела», а о его характеристике. Исходным пунктом такой характеристики должно быть утверждение, что человек как личность благодаря своему телу является аутентичной (подлинной) частью природы. Это проявляется, с одной стороны, в некотором сходстве с другими частями природы, а с другой стороны, в тесной связи с совокупностью всех внешних условий существования, которую мы также обо-значаем словом «природа». Что касается сходства, то в природе человек ближе всего находится к животным, и это особенно проявляется в определении человека как animal, снабженном прилагательным rationale. В такой дефиниции содержится фундаментальное определение человеческой природы. Это определение постоянно подтверждается в области естественных наук и создает предпосылки для из-вестной эволюционистской гипотезы о происхождении человека.

Тесная связь человеческого тела с природой как совокупностью внешних условий существования и жизни способствует тому, чтобы охарактеризовать особый соматический динамизм человека. Обнаруживается, что этот динамизм можно понять и выразить с помощью термина «реагирование» (Reaktivitaet). То, что отличает человеческое тело как тело — это и есть реагирование. В узком смысле соматический динамизм можно охарактеризовать как реагирующий, и, соответственно, реагирующей будет потенциальность, лежащая в основе этого динамизма.

Прежде всего под реагированием как своеобразием тела подразумевается его способность реагировать подобно другим живым телам природы. Термин «реакция» — аналогичный; мы его используем очень часто для характеристики некоторой совокупности человеческого поведения. Именно об этом мы думаем, когда говорим, что X определенным образом «отреагировал» на данную новость. При этом речь идет не только о соматической реакции, но одновременно и о психической, которая выражается в определенной эмоции, то есть в реакции чувства. Более того, используя это крайне распространенное выражение — «он отреагировал», — мы думаем также и об определенном решении и выборе, и, следовательно, об определенном «ответе» воли на ценности. И нужно признать, что термин «реакция» в некоторой степени относится ко всем этим столь различным элементам человеческого поведения. Это доказывает аналогичный характер понятия «реакция» и в свою очередь указывает на то, что соматически реагирующий элемент глубоко укоренился в совокупности человеческого действия.

Причины того, что мы ограничиваем понятие реагирования соматикой, динамизмом тела, лежат в непосредственной связи тела с самой природой. Психический, эмоциональный фактор связан с природой лишь опосредованно, через соматику. Понятие реакции, которое мы используем для характеристики соматического динамизма человека, очевидно предполагает понятие действия — действия, источник и причина которого лежат в природе, представляющей собой единое целое, обусловливающее существование человеческого тела и его особую активность (реагирование). Способность к реакции обнаруживают даже неодушевленные тела, как, например, способность расширяться под воздействием тепла и способность к обратной реакции под воздействием холода. Аналогичную способность мы устанавливаем и у одушевленных существ — аналогичную, поскольку их реагирование протекает в витальной плоскости. Таким образом, если для исследования реагирования у неодушевленных пред-метов служат физика и химия, то в области живых существ ту же роль играет биология. В этой второй области мы констатируем, что реагирование есть своеобразие тела и даже в некоторой степени его «правило» или принцип его формирования, сохранения и развития. Этот принцип характеризует человека и в сфере его соматической потенциальности, и в проистекающей оттуда чисто телесной витальности. В этой сфере и стоит понаблюдать за всеми явлениями соматического динамизма, то есть за реакциями, которые присущи человеческому телу и которые составляют его особую витальность.

Эта витальность носит вегетативный характер. Собственная жизнь человеческого тела вегетативна. Зачатие человека представляет собой в этом отношении начало вегетации, а смерть — ее конец. Внешние условия вегетации, характерные для человеческого тела, похожи на вегетативные условия других тел. Относительными признаками этих условий являются естественная среда, климат, атмосфера, питание и жидкость как средства соматической регенерации. Тело как организм по своей природе, а значит в силу врожденного своеобразия, настроено на вегетацию и воспроизводство. Основанием для воспроизводства служат половые различия человеческого тела — органы, которые физически способствуют зачатию нового человека и его развитию до того момента, когда он появится на свет, а затем и его появлению на свет, то есть рождению (в биологическом смысле) самостоятельной жизни. Динамическое основание всей этой вегетативной витальности человеческого тела представляет собой признак чисто инстинктивных реакций, которые осуществляются по образу самой природы. Эти реакции осуществляются, то есть происходят в личности, правда, без особого влияния воли, без участия самоопределения. Таким образом, они происходят в личности, но не являются ее действием, ее осознанным поступком. Тело делает самое себя, следуя внутренним целям вегетации или же воспроизводcтва. Это «деланье самого себя» человеческим телом носит реагирующий характер.

Реагирование в данном случае обозначает инстинктивную и динамическую связь с природой как особой биологической средой, совокупностью внешних условий как вегетации, так и воспроизводства. Эта связь с природой целенаправленна, поскольку целью отдельных соматических инстинктивных реакций является вегетация, или же воспроизводство. Тем самым мы уже затрагиваем тему им-пульсов, о которых далее еще будет идти речь. Особой чертой соматической потенциальности человека является способность реагировать на раздражитель. Эту способность необходимо подчеркнуть особо, так как она придает реагированию человеческого тела своеобразный деятельный характер. Этот деятельный характер реагирования тела проявляется в сфере его физико-химической структуры, когда тело реагирует на раздражитель, в отличие от всех остальных случаев, когда тело лишь пассивно подвержено воздействию внешних факторов. В строении человеческого организма эта способность реагировать на раздражитель непосредственно связана с нервной системой, которая «пользуется» всем телом и выявляет отдельные направления его реагирующего динамизма и лежащей в основе этого динамизма соматической потенциальности.

Проделанный анализ соматического динамизма показывает, что этот динамизм сам по себе не обнаруживает зависимости от самоопределения личности. Он является инстинктивным спонтанным динамизмом тела. Тело как организм представляет собой не только основание этого динамизма, но и его источник и тем самым побуждающую причину. Эта причина не есть воля, и поэтому особый динамизм тела не является следствием самоопределения личности. Поэтому мы не обнаруживаем его просто и непосредственно в таком опыте, где «нечто происходит в человеке», где не представлена воздействующая сила личности. Реакция и реагирование сами по себе не содержат этой воздействующей силы личности. Поэтому можно говорить об особой воздействующей силе тела, присутствие которой в личности объясняется принципом онтологического (бытийного) единства человека. Тот факт, что это особая воздействующая сила тела познаваема, отличает ее от воздействующей силы личности и одно-временно ясно говорит в пользу онтологической комплексности человека. И этой комплексности нам не исчерпать понятием психофизической или же психосоматической сущности, что еще будет показано в ходе дальнейших рассуждений.

Факт совершенно особой независимости тела и его инстинктивного динамизма от самоопределения личности влияет на то, что тело в целостной структуре человека как личности образует основание, фундамент или же подструктуру того, что по сути составляет структуру личности. Ясно, что этот фундамент неотъемлем от единства человеческого бытия и, следовательно, от единства личности. Более того, на почве внутренней связи и обусловленности он определяет целостность его бытия. То обстоятельство, что реагирующий динамизм, присущий человеческому телу, и свойственная этому динамизму витальность происходят в личности и происходят независимо от самоопределения, без активного вмешательства воли, ни в коей мере не уничтожает это единство, так же как не уничтожает его то обстоятельство, что вся вегетативная витальность и реагирование человеческого тела происходят в человеке в общем-то вне сферы сознания. Мы констатируем, что в единство человеческой структуры глубоко встроена такая подструктура, которая существует и приводится в движение по образцу природы, а значит иначе, чем структура личности. Человеческое тело не представляет собой какого-то отдельного субъекта по отношению к тому субъекту, которым является человек.

Целостность человека как личности основывается на нормальном и, насколько это возможно, совершенном взаимодействии этой соматической собственной динамики с воздействующей трансцендентной субъективностью личности. Такая целостность является условием для возможной интеграции посредством личности. Отсутствие этой целостности затрудняет интеграцию и вызывает различные формы дезинтеграции. Можно сказать, что человек в момент самоопределения подключает реагирующий динамизм тела и таким способом использует его. Можно также сказать, что в момент самоопределения человек «включается» в этот динамизм, что он осознанно использует его.

Движение тела есть само по себе нечто соматическое и тесно связано с реагирующей потенциальностью тела, со способностью реагировать на раздражители. Эта способность глубоко пронизывает внутреннее строение человеческого тела и выступает наружу как особая воздействующая сила тела, а именно как «vis motrix» сила движения. Если движение является следствием реакции на определенный раздражитель, то это движение может быть совершенно спонтанным, совершенно инстинктивным, — и тогда мы обозначаем его как рефлекс. То обстоятельство, что человек обладает рефлексами, по-видимому свидетельствует о некоторой независимости тела в отношении воли и тем самым о потенциальном своеобразии и динамическом единстве тела. Этот факт ни в коем случае не противоречит другому факту — в нормальном человеке постоянно повторяется синтез действия и движения. В рефлексе можно заметить только «активизацию» тела, которой не хватает момента личного воздействия, тогда как синтез действия и движения как раз содержит этот момент. Синтез может состоять в том, что само движение и есть действие, поскольку оно (движение) управляемо волей, или же в том, что движение скрывается в действии, как оно может скрываться и в более крупном динамическом целом.<…>

Понятие психики

Прежде чем попытаться охарактеризовать психическое, мы должны констатировать, что понятие «психика» не идентично понятию «душа». Само слово «душа» используется в разговорном языке обычно в связи со словом «тело». Смысл этих выражений, когда они используются вместе, метафизичен и требует такого же метафизического анализа человеческой действительности. Все же понятие «психика» не совпадает с понятием «душа», хотя первое этимологически восходит к греческому «psyche», что как раз и означает душу. Понятие «психика» обозначает в человеке только то, что составляет его интеграцию, не будучи само по себе телесным или соматическим. Именно поэтому понятие «психика» адекватно понятию «соматика», в этой связи мы и будем применять его здесь.

В термине «психика» и прилагательном «психический» обнаруживаются такие элементы человеческой природы в целом и каждого конкретного человека в отдельности, которые мы находим в опыте человека как некоторым образом принадлежащие телу, привязанные к нему и интегрированные с ним и в то же время не являющиеся телесными сами по себе. Дальнейший анализ поможет нам точнее определить как эти элементы, так и их отношение к телу, к соматике. Все сказанное до сих пор указывает на постигаемо наглядное основание психики и атрибута «психический». Речь идет об определенной сфере фактов, которые даны в феноменологическом опыте: в этом опыте выражается и их отличие от соматики, и особая, интегрированная в человеке, связь с ней.

Освоение своеобразия психики и того, что психично, а также связь психического с соматическим в человеке образуют основание для выводов, касающихся отношения души к телу, или же — на следующей ступени — духа к материи. Для начала займемся более подробной характеристикой того, что психично в человеке, то есть что такое его психика, и сделаем это с точки зрения интеграции личности в действии. Интеграция — это ключ к пониманию человеческой психики, точно так же, как это ключ к пониманию человеческой соматики.

В предыдущей главе мы установили, что интеграция предполагает некую целостность соматики и извлекает из нее пользу. Отчетливее всего это выступает в анализе отношения между действием и движением. В этом случае интегрирующая воля не только вызывает движение, но и черпает из естественного соматического динамизма, из естественного реагирования и подвижности тела. Таким образом, в понятие целостности тела входит не только статистическая совокупность координирующих друг с другом членов и органов, но и их способность по-настоящему «нормально» и эффективно реагировать. Все это содержится в понятии соматической целостности. Как видно, эта целостность указывает на совершенно внешний, видимый нам элемент телесной конституции, с которой мы охотно связываем всю статику и динамику человеческого тела.

Так вот, психическая целостность — это точно такое же основание интеграции личности в действии. Но психическая целостность человека выражается не в столь явном и внешнем элементе, как это происходит у соматической целостности. Не существует психической конституции человека в том смысле, в каком существует соматическая. Тем самым мы выражаем простую убежденность в том, что психика не есть тело. Ей не свойственны внешние отличительные признаки тела, она не есть материя, она не материальна, в отличие от тела. Также и весь внутренний мир человеческого тела то, что мы обозначали как организм, — основательно отличается от психики. Психические функции не имеют внешних атрибутов, они нематериальны, и хотя на этом внутреннем уровне они обусловлены соматикой и ее функциями, все же психические функции нельзя свести к соматике. Когда мы говорим о внутреннем мире человека, о его внутренней жизни, мы думаем не только о духовности, о которой уже шла речь, но и о психике — о совокупности психических функций. Как таковые, они лишены внешности и видимости, в отличие от тела и соматической конституции, наделенных этими качествами, хотя тело, как уже упоминалось, также служит некоторому опосредованному выражению психических функций, их экспрессии. И поэтому оправдано намерение понять совокупность психических функций в человеке в связи с соматической конституцией; такой подход уже давно предпринимался в различных концепциях этой проблемы, например, в учении о темпераментах. Видно, что сам термин «темперамент», как и различные попытки классифицировать людей в этом отношении, имел своей целью именно более точное определение психической целостности человека как основания интеграции личности в действии.<…>

Феномен социального бытия личности

Наблюдение за изолированным человеческим индивидуумом как таковым, не учитывающее социального измерения его бытия, было бы абстрактным. Бытие человеческой личности — это бытие в мире, ее жизнь — это жизнь в обществе. И это не внешние отношения, которые навязаны существующему в себе и для себя; это бытие, включенное в более крупное целое, присуще конституции самой человеческой личности. В дальнейшем стоит проследить за развитием этой проблемы.

Мы обнаруживаем человека — самих себя или других людей — всегда внутри конкретного контекста, внутри создаваемой другими людьми среды. Посторонний человек, которого я вижу на улице, судя по его внешности — рабочий. Он идет на фабрику, чтобы работать с другими и для других. Если я наведу справки, я, может быть, узнаю, что у него есть семья, он принадлежит к такой-то партии и т. д. Он является рабочим, коллегой, отцом семейства, членом партии. Все это характерно для него, для его бытия. Социология справедливо утверждает, что «абстрактных одиночек» не существует, и не случайно уже античная философия понимала человека как «animal sociale». Никто не смог бы вынести такой жизни, если бы, как Робинзон, он был предоставлен лишь самому себе.

Но тот факт, что всякий человек живет и действует совместно с другими людьми, еще ничего не говорит о реализующемся среди этих людей обществе. Отдельные связи, которые наряду со всем остальным определяют человека, совокупность отношений, в которых он живет, могут исследоваться и исследуются социологией. Таким образом, отдельный индивид рассматривается как член одной или нескольких групп: каждый из нас, как правило, принадлежит не одной, а нескольким группам, если под словом «группа» в широком смысле понимать фундамент нашей совместной жизни. Этими конкретными группами являются актуально действующие институты, такие как семья, университет, предприятие, сообщество, а также такие институты, как народ или нация. По-видимому, характерным для современной социальной жизни является то обстоятельство, что институты групп, говорящих «мы», все больше и больше принимают формы анонимности бесчисленных «организаций», к которым люди, правда, принадлежат и причисляют себя, но по отношению к которым не торопятся признавать ответственность.

В связи с исследованием социального бытия личности необходимо упомянуть не только группы в вышеназванном смысле, но и другие феномены, например, феномен традиции. Под традицией мы прежде всего понимаем совокупность всего того, что транслируется от одного поколения к другому: нам передаются язык, культурные ценности, нравы, правовые нормы, даже привычки человеческого совместного бытия и жизненный опыт, который мы воспринимаем от родителей. Тот факт, что человек способен перенять и усвоить традицию, является существенным фактором в становлении личности. Уже в античности, а точнее, в софистике, имела место активная дискуссия о том, является ли мотивация действия посредством указания на традиционное представление исчерпывающей, или же ссылки на mas maiorum недостаточно и на месте такой ссылки необходима апелляция к самостоятельности личности: личность должна не только самостоятельно рассуждать в рамках традиционных представлений о нормах и иных установках, но и решать, хочет ли она следовать этим нормам, и если да — то каким? Появление софистики исторически объяснимо в том числе и тем, что было обращено внимание на принятые в различных странах нормы, нравы и обычаи.

Эта историческая реминисценция полезна потому, что она конкретизирует фундаментальный вопрос философской антропологии. За рамками социального бытия личности, то есть за рамками того факта, что люди, как множество субъектов, живут и действуют сообща, возникает вопрос, можно ли вообще рассуждать о реализованной социальной жизни, абстрагируясь от человеческой личности. В методологической части (Глава 1) мы уже говорили о том, что философская антропология, в отличие от обычных эмпирических наук, занимается «познанием человека» не с позиции характерной для науки дистанции по отношению к исследуемому объекту, а, скорее, с учетом того обстоятельства, что мы, осуществляя эмпирические исследования человека и его социальной принадлежности, сами при этом являемся людьми (то есть частью объекта, который исследуем прим. ред.), что с необходимостью ведет к осмыслению нашего собственного человеческого опыта. Именно это положение заставляет нас учитывать некий феномен в отношении социального бытия личности, который едва ли можно было бы обсудить в ином месте: феномен отчуждения. Имеется в виду то обстоятельство, что в определенных социальных связях и отношениях человек может подвергнуться обесчеловечиванию. Здесь же возникает и другой вопрос: при каких условиях социальные отношения могут считаться удавшимися, то есть полезными человеку? Прежде чем обратиться к этому вопросу, необходимо представить две крайние позиции в определении соотношения отдельного человека и общества.

Критика крайних позиций

С исторической точки зрения, имеется два типологически разных определения подчинения отдельного субъекта и общества: коллективизм и индивидуализм. В их основе лежит вопрос, что имеет преимущество внутри каждого из этих подчинений: отдельный человек или общество. Коллективизм решает запрос в пользу общества, исходя из того предположения, что целое как таковое невозможно понять по частям, поскольку они являются полностью включенными. Для поддержки такой позиции брали философию Платона. Правда, более отчетливо такая позиция выступает в философии Гегеля, который наделяет всеобщее абсолютным приматом над отдельным: абсолют есть всеобщий процесс духа, отдельное — только его преходящий момент развития, который призван служить становлению и обращению к себе духа. В соответствии с этим положением, отдельный человек со своими целями и своей судьбой становится «средством» абсолютного разума достигать своих целей, минуя человека. К этому же ведут и тоталитарные системы типа марксистского коммунизма, который превратил индивида в простую функцию коллектива и определил абсолютный примат всеобщего (общественного) процесса над отдельным.

Другая теоретическая модель — индивидуализм — понимает любую форму человеческого общества согласно концепции свободного договора, заключенного людьми между собой для совместного достижения цели. Эта модель, философское основание которой лежит в номинализме позднего средневековья, игнорирует помимо прочих также и то возражение, на которое обратила внимание психология развития: ни один индивидуум не растет изолированно, позднее вступая в общество; скорее, изначально конститутивными являются социальные отношения. Ребенок вырастает благодаря тому, что ему указывают на его возможности, которые он затем начинает развивать. Развитие «я», его вырастание из физической и психической безопасности в самостоятельность является одновременно перерастанием социальных отношений в новые формы и качества. Однако против модели индивидуализма существует и другое, более сильное возражение. Согласно индивидуализму, всякая форма общественной жизни не имеет никакого смысла, кроме как — в лучшем случае защиты индивида: поэтому измерение «мы» как определяющее формы общественной жизни может указывать самое большее на множество отдельных субъектов; собственной ценности это измерение не имеет. Тем самым перечер-кивается предположение, что отдельный человек по «природе» ориентирован на общество и включен в него.

Межличностность и интерсубъективность

Дилемма, лежащая в основе обеих крайних теорий подчинения отдельного общему, по-видимому, кроется в адекватном ответе на вопрос, возможно ли следовать собственной цели отдельного человека (против коллективизма) и в то же время сохранять существующую связь с социальным измерением. Но то, что индивид может достичь осуществления своего человеческого бытия только внутри социальных отношений, указывает на уже сказанное выше в связи с традицией. Психология развития показала, что становление человеческой личности с самого начала происходит в межчеловеческих отношениях, там, где человек не отражает ни смысла, ни структуры этого развития. Однако из этого нельзя сделать вывод, что самоосуществление можно истолковать как рефлекс целесообразности вышестоящего общего. Это не тот случай, что также подтвердит и феноменологический анализ межличностных отношений.

Прежде всего я хотел бы указать на различие между так называемыми социальными актами, социальными отношениями и социальными структурами. Под социальными актами следует понимать такие акты, в которых один человек обращается к другим людям с вопросом, просьбой или приказом. Общей чертой всех этих актов является то, что они хотят побудить другую личность к определенному поведению, то есть создать сверхиндивидуальную воздействующую связь (ueberindividueller Wirkungszusammenhang). Далее, под социальными актами можно также понимать выражение отношений, обращенных к другим людям, таких как любовь, внимание, удивление, которые представляют собой ответ на ценности личности, но еще не нацелены на взаимную связь. В-третьих, существует своеобразный класс социальных актов, способных производить или уничтожать особые реалии в социальном мире: так, обещание вызывает («производит») ожидание; посредством выполнения обещанного ожидание прекращается.

От этой группы следует отличать социальные отношения. Все социальные акты предполагают наличие понимающей связи людей. Социальные отношения — это не акты одного человека, а что-то, что возникает между людьми, и по крайней мере два человека должны быть носителями социальных отношений. Пока я питаю к кому-либо дружеское чувство, а этот кто-либо не знает об этом и не отвечает взаимностью, между нами еще нет дружбы. Только когда два человека выражают друг другу свои взгляды, когда один человек знает о взглядах другого и реагирует на них, тогда возникают дружеские отношения. Люди находятся в этих отношениях: они друзья. Теперь это характерно для их личностного бытия, это является одним из определяющих факторов их жизни.

Социальные структуры — это такие структуры, в построении которых люди, их социальные акты и социальные отношения играют роль. Об обществе в широком смысле можно говорить тогда, когда между людьми существуют не только взаимные отношения, но эти люди выступают как некое единство, когда они связаны в одно «мы». Такие структуры могут быть временными и быстро преходящими (участие в «вечернем обществе» или же обществе попутчиков на время путешествия), однако они могут выходить и за рамки актуальных встреч (дружба, школьный класс, союз). Об обществе в узком смысле я говорю тогда, когда в жизни людей между ними образуется общество, основывающееся не только на скоротечных актуальных отношениях, но и на сверхличностных связях.

Если внимательно рассмотреть взаимные отношения двух людей, которые нормально и с указанием на определенное направление в европейской континентальной философии можно обозначить как отношения «я-ты», то их можно описать как отношения одного «я» к другому, такому же уникальному «я». В этой связи для меня важна не столько взаимность этих отношений, сколько то обстоятельство, что отношение, обращенное от «я» «ты», возвращается к тому субъекту, от которого оно исходило. Именно в этом плане мы можем говорить о моменте специфического формирования «я» посредством отношения «ты». Правда, тем самым еще не образуется общество, но все же лишь на этом основании личность ощущает не только чувство подражания образцам; это основание совершенно необходимо для самопонимания личности, так же как оно необходимо для самоуважения или самоутверждения. В этом плане социальное бытие личности нельзя свести ни к отдельным социальным актам, ни к отношениям, все равно, враждебные ли это отношения или дружеские, личные или общественные: человеческая личность находится не «по ту сторону» от социальных отношений, в которых она существует, в которые вступает и которые она покидает уже «готовой»; скорее, личность шаг за шагом формируется в вышеописанной диалогической связи.

Это первое феноменологическое указание на то, что субъективное бытие человека не запирается в самом себе, что человек не есть монада «без окон», стоит расширить другим измерением межличностного отношения, а именно — множеством субъектов и их особой субъективностью. Это измерение мы можем также описать, наполовину ради краткости, как измерение «мы» или социальное намерение. Тем самым подразумевается совокупность людей, причем отношения между ними выступают на передний план. Поскольку «мы» означает совокупность людей, здесь доминируют выражения о целом, а выражения об отдельном в этом целом отступают на задний план.

В философской и социально-этической традиции единство многих субъектов и их субъективности очень часто описывалось через отношение индивидов к всеобщему благу. Общество может сформироваться на основе уже того обстоятельства, что всякий индивид определенным образом относится к благу, объединяющему всех. При этом выражение «общее благо» следует понимать очень широко: может быть образовано общество разбойников и воров, которые собрались вместе для совместного обогащения. Но хотя индивид под защитой связи с обществом посредством определенного блага чувствует себя «как дома», все же это не означает, что сама по себе принадлежность «естественному» обществу, такому как семья или народ или другому самостоятельно выбранному обществу, уже имеет значение для личности и ее адекватного развития. Не оспаривая того, что социальное измерение по-своему ведет к формированию индивидуального и, следовательно, это измерение характерно для стремления субъекта осуществлять свое бытие, следует учесть, что может возникнуть отклонение от нормального развития личности, причины которого могут заключаться как в том, что было представлено индивиду в качестве всеобщего блага, как и в том, каким является отношение субъекта к этому всеобщему благу. Последствия же одинаковы: общественная жизнь разыгрывается без участия субъекта. Правда, он по-прежнему связан с другими субъектами «жизненными и деятельными» отношениями, но он не может развиваться в этих отношениях, потому ли, что живет и отчуждении к самому себе, потому ли, что нечто, сформированное социальным измерением, не готово признать за ним право на собственное развитие.

Эти предварительные рассуждения о социальном бытии личности могут добавить лишь краткое замечание к неизбежно возникающему вопросу, существует ли общая, то есть значимая для каждой личности практическая норма безличностных отношений. Отказываясь от подробной характеристики, при введении подобной практической нормы мы можем исходить из того, что каждый человек, а это значит каждое «ты», по отношению «я» оказывается «вторым я», структурный признак которого стремление к выполнению и осуществлению собственного бытия. Это стремление не исключает социального измерения личности, в чем мы уже убедились, а, скорее, само «я» формируется внутри этого измерения. Поэтому практическую фундаментальную норму человеческой совместной жизни следовало бы описать так: «Обрати внимание на то, что другой — это человек, для которого, в его ориентации на добро, решается вопрос о его собственном бытии». В этой связи наиболее важным является тот факт, что эта практическая фундаментальная норма является не только призывом к человечности с ожиданием взаимности (Mitmenschlichkeit) и представляет собой признание абстрактной идеи человеческого бытия как такового, но и побуждает учитывать всякий раз единственное и неповторимое «я» личности. Речь идет о внимательной открытости по отношению к другому, которая замечает и уважает другого в его неповторимости и уникальности.

© 2011 Рефераты и курсовые работы