Курсовая работа: Советский солдат Второй мировой войны

Курсовая работа: Советский солдат Второй мировой войны

Советский солдат Второй мировой войны

В большинстве боевых донесений Второй мировой войны на советско-германском фронте человеческий фактор в основном отсутствовал в куда большей степени, чем в любой другой предыдущей или последующей войне. Это выглядит особенно парадоксальным, учитывая беспрецедентную жестокость данной войны и катастрофические человеческие страдания с обеих сторон. Для немецкой стороны это верно в меньшей степени, в отношении же советского солдата такое явление проявлялось особенно сильно.

Массовые страдания охватывали одинаково генералов, офицеров, солдат и гражданских лиц; дань погибшими, ранеными и психологически искалеченными исчислялась десятками миллионов. Так что отсутствию у этой войны человеческого лица не следует особенно удивляться - потребовалось свыше сорока лет для того, чтобы в России вообще в хоть какой-то степени обратились к вопросу о потерях. Для возможности постановки вопроса о потерях в качестве законной темы для дискуссий понадобился крах Советского Союза. И даже сейчас эта дискуссия вращается вокруг полных чисел, которые, хотя и находятся едва ли не за пределами человеческого разумения, по-прежнему являются предметом жарких споров. И эта дискуссия даже отдаленно не касается более чем тяжкой судьбы советского солдата. У него или у нее по-прежнему нет ни человеческого лица, ни личности. *

Эта неприятная действительность отражает самую природу того государства, которому служил советский солдат. Идеологически тоталитарный Советский Союз рассматривал человека вообще как винтик в системе, важность которой намного превышала ценность людей как индивидов. Индивид страдал и приносился в жертву ради высшего блага общества, в данном случае социалистического коллектива, а коллектив, соответственно, отвечал принесенным в жертву официально санкционированной эпитафией, которая, в свою очередь, прославляла погибших и искалеченных скрывая их боль под сияющей завесой славной службы родине и партии. При доведении данной тенденции до крайности страдания отдельного индивида терялись среди бесчисленных рассказов о солдатах, бросающихся закрыть своими телами пулеметные амбразуры дотов и встать на пути у неизменно черных, со свастикой на броне, немецких танков. Почти на кальвинистский лад этот солдат оправдывал себя через свои деяния - в данном случае своим личным самопожертвованием ради партии и государства.

Конечно, в действительности политика играла намного более зловещую и циничную роль. Тоталитаризм требовал безоговорочного повиновения и идеального исполнения на всех уровнях и очень болезненно относился к неудачам. Постоянно имея на заднем плане чистки, Сталин и партия требовали жертвовать всем - от общего до частного. Вполне понятно, что при такой системе генералы и офицеры, страдая сами, стремились перекладывать всеподавляющую тяжесть этой жертвы на ряды нижестоящих. Значительное большинство генералов, как недавно заметил один русский наблюдатель:

"... были составной частью сталинской тоталитарной системы, которая рассматривала людей как всего лишь „ винтики ". Они сражались, как поется в популярной песне, по принципу „мы за ценой не постоим ". Генерал армии Н.Г. Пащенко позже писал: „В действительности, несмотря на все оправдания, смертей на войне было много. Мы встречали много военных руководителей и командиров, которые стремились достичь успеха, совершенно не считаясь с потерями"".

Бывший советский генерал П.Г. Григоренко отразил эти взгляды в своих воспоминаниях. Григоренко стал офицером

Красной Армии в начале 1930-х годов, провоевал с отличием во Второй мировой войне, а после смерти Сталина в 1953 году в конечном итоге пополнил собой ряды антисоветских критиков. В 1964 году его за эту откровенную критику и призывы к реформам лишили звания, посадили в тюрьму и упрятали в психиатрическую лечебницу. Преследуемый наряду с более знаменитым диссидентом Андреем Сахаровым, лауреатом Нобелевской премии мира, Григоренко в конце концов эмигрировал в Соединенные Штаты, где и написал воспоминания, нарисовавшие откровенную картину жизни в довоенной Красной Армии. *

Нарисованная Григоренко картина включала в себя уничтожающий анализ советского выступления в сражении на Халхин-Голе, где в августе-сентябре 1939 года советские войска под руководством Жукова разгромили японские силы, оккупировавшие спорную территорию Монголии. Хотя официальные советские отчеты о тех боях как тогда, так и сейчас хвалят Жукова и действия Красной Армии, Григоренко внес серьезные коррективы в подобный анализ, вскрыв присущие Красной Армии врожденные изъяны и показав черствое отношение командования к судьбе простого солдата:

"Но потери мы понесли огромные - прежде всего из-за неквалифицированности командования. Кроме того, сказывался характер Георгия Константиновича, который людей жалеть не умел... Человек он жестокий и мстительный, поэтому в войну я серьезно опасался попасть под его начало".

Подводя итог, Григоренко добавлял:

"Бои на Халхин-Голе были описаны довольно серьезно. Работал над этим большой коллектив офицеров, операторов из штаба фронтовой группы и Первой армейской группы [которой командовал Жуков]. Труд был исключительно деловой. В нем хорошо раскрыты недостатки в подготовке войск и офицерских кадров. Детально описаны и разобраны боевые действия. Показано использование родов войск, тыла, недостатки командования. В нем нет прямых нападок на Жукова и похвал Штерну [начальнику Жукова], но каждый прочитавший поймет, кто чего стоит".

Хотя, по словам Григоренко, доклад этот получил и "горячо одобрил" Генштаб, Жуков, после того как стал начальником Генштаба, "прочел его и отправил в архив". Григоренко добавил более сильно:

"Так книга, вскрывшая на небольшом боевом эпизоде те коренные пороки в боевой подготовке войск и офицеров, которые выявились во Второй мировой войне, оказалась упрятанной от офицерского состава. Ради сохранения собственного престижа начальники в Советском Союзе готовы на любые подлоги и обман, на нанесение любого ущерба государству и народу. А система благоприятствует этому".

Выдающийся советский военный историк А.М. Самсонов поддержал суровые оценки Лащенко и Григоренко, добавив:

"В целом Ставка Верховного Главнокомандования относилась к человеческим потерям с непростительным бездумием. Иначе никак нельзя объяснить то упрямство, с которым мы иной раз, не считаясь с потерями, повторяли фронтальные атаки маловажных стратегических пунктов вместо того, чтобы обойти их... Очевидно, Сталин считал наши человеческие ресурсы неисчерпаемыми. А дело обстояло совсем не так. В 1942 и 1943 годах мы вынуждены были призвать на фронт семнадцатилетних и тех, кому недавно исполнилось пятнадцать... * Мы извлекла из резервов сотни тысяч людей с предприятий Урала и Сибири, в том числе и многих уникальных специалистов, и одели их в солдатские шинели".

Служившие в полевых частях солдаты тоже писали, с немалым для себя риском, о зачастую черством отношении старших командиров к человеческим военным потерям. Подполковник А.К. Конененко, начальник разведки широко превозносимого 1-го гвардейского кавалерийского корпуса генерала П.А. Белова, красноречиво, но с горечью писал о пережитом им во время рейда этого кавкорпуса по немецким тылам с января по июнь 1942 года: "Сколько жертв мы понесли из-за желания командующего фронтом [Жукова] взять Вязьму!" И далее:

"Но хотя они выполнили свои задачи, Г.К. Жуков неоднократно попрекал П.А. Белова тем, что корпус не смог взять Вязьму. В своих телеграммах он постоянно демонстрировал такого рода ярость, жестокость, безжалостность и полнейшее пренебрежение к тысячам людей, их потребностям и их жизням".

Еще один послевоенный аналитик добавил свой беспристрастный анализ позиций отдельных генералов:

"Как демонстрирует анализ документов, публикаций и воспоминаний, немалое число старших командиров, включая таких хорошо известных как Г.К. Жуков, И.С. Конев, Н.Ф. Ватутин, Ф.И. Голиков, А.И. Еременко, Г.И. Кулик, С.М. Буденный, К.Е. Ворошилов, С.К. Тимошенко, Р.Я. Малиновский, В.Д. Соколовский, В.И. Чуйков и некоторые рангом пониже, считавшие солдат „ пушечным мясом ", воевали с максимальными потерями. С другой стороны, К.К. Рокоссовский, А.А. Гречко, А.В. Горбатов, Е.И. Петров, И.Д. Черняховский и несколько других воевали с минимальными потерями, но все же на требуемом профессиональном уровне. К несчастью, последние были в меньшинстве. Поэтому Астафьев был прав, когда заявлял: „ Мы просто не умели воевать. Мы закончили войну, не умея воевать. Мы утопили врага в своей крови и завалили его своими телами ">/.

Хотя и ясно, что горькое суждение Астафьева отражало подавленность его и всего общества из-за проигнорированных и забытых жертв, его замечания определенно запечатлели действительность и ужас начального периода войны. Другие, более официальные источники тоже отмечают безличный характер системы и писали о ее полнейшей неспособности определить масштаб человеческих жертв. Нынешний сотрудник Отдела индивидуальной регистрации безвозвратных потерь солдат и сержантов советской армии (в Центральном Архиве Министерства Обороны Российской Федерации) так описал безличные методы подсчета потерь в военное время:

"С первых дней войны из армейских полевых частей, соединений, крупных соединений и других учреждений начали поступать донесения со списками погибших, пропавших без вести и т.д. военнослужащих. Одновременно прибывали списки из медицинских учреждений тыловых районов военных округов о потерях военнослужащих, умерших от ран, болезней и других причин.

Следует добавить, что сложная военная обстановка на фронте не всегда позволяю произвести полный подсчет потерь. Их зачастую записывали количественно по акту, а не поименно. Поэтому уже с 1942 года начали вести регистрацию [потерь] военнослужащих, основанную на заявлениях родственников".

Хаотический и черствый учет советских потерь в военное время никак не улучшал той анонимности, которая окутывала существование солдата и самую его душу:

"Не забудьте, что миллионы солдат и сегодня по-прежнему остаются непогребенными, а во время перезахоронения братских могил в послевоенные годы эти подсчеты делались очень неточно. Обычно, когда раскапывали места захоронений, учитывались только трупы, лежащие наверху. Вдобавок командование на всех уровнях преуменьшаю потери... Народный Комиссариат Обороны (НКО) приказомМ 138, датированным 15 марта 1942 года, отменил хорошо известные солдатские медальоны, хотя и те охватывали далеко не всех. С15 апреля 1942 года НКО прекратил поименно регистрировать потери. Поэтому такой поименный подсчет составляет лишь примерно треть от общего числа погибших советских военных. Это разрешило списать миллионы погибших и живых с вводным примечанием „ пропавшие без вести".

Оболваненный политическими и идеологическими склонностями сталинского режима и хаотическим и мучительным ходом боев, советский солдат оставался и большей частью до сих пор остается некой безликой гранью войны. Вполне естественно, что эта безликость разрешала и даже поощряла рост и устойчивость стереотипов.

Стереотипы

Учитывая послевоенное умалчивание характера и судьбы солдата Красной Армии, было столь же естественным и неизбежным, что нам пришлось ознакомиться с этой темой через призму написанного врагами Советов. А так как в послевоенной историографии о войне преобладали именно они, то первыми портретами анонимного советского солдата жителей Запада снабдили немецкие мемуаристы. Складывающийся из их писаний образ, обусловленный идеологией, национальными ракурсами, тянущейся еще с войны застарелой ненавистью и восприятием "холодной войны", был неблагоприятным. Давая описание советских солдат в качестве "надежной основы для правильной оценки военной мощи России", главный немецкий мемуарист, генерал Ф.В. фон Меллентин, снабдил западных читателей наиболее основательным и стойким описанием солдата Красной Армии. Уточняя свое описание словами, что "ни один культурный житель Запада никогда не поймет характера и души этих азиатов, рожденных и выросших по ту сторону европейских границ", Меллентин тем не менее приложил все силы для создания внятного психологического профиля:

"Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он шарахается из одной крайности в другую. Его натура так же необычна и сложна, как и сама эта огромная и непонятная страна. Трудно представить себе границы его терпения и выносливости, он необычайно смел и отважен, и тем не менее временами проявляет трусость... Русские очень непоследовательны: сегодня они не проявляют никакого беспокойства об обеспечении своих флангов, а завтра мысль о том, что их флангам угрожает опасность, приводит их в ужас... Возможно, все это объясняется тем, что русский не мыслит самостоятельно и не контролирует своих действий, а поступает в зависимости от своего настроения, совершенно непонятного для жителя Запада. Его индивидуальность непрочна, она легко растворяется в массе; иное дело терпеливость и выносливость - черты характера, складывавшиеся в течение многих веков страданий и лишений...

Одна из черт русского солдата - это столь непостижимое для жителя Запада полнейшее презрение, к жизни или смерти. Русского совершенно не трогает, когда он перешагивает через тела сотен своих погибших товарищей; с тем же равнодушием он хоронит своих погибших соотечественников, и с не меньшим безразличием встречает собственную смерть. Жизнь для него не представляет никакой особенной ценности: она нечто такое, что нетрудно выбросить.

С одинаковым безразличием русский солдат переносит холод и жару, муки голода и жажды. Неслыханные тяготы не оказывают никакого впечатления на его душу. У него нет никаких истинных религиозных или моральных уз, а его настроения попеременно колеблются между зверской жестокостью и искренней добротой. * В толпе он полон ненависти и необычайно жесток, один - бывает дружески настроен и великодушен. Эти качества характерны для русских I - жителей азиатской части страны, монголов, туркменов и узбеков, а также для славян, проживающих западнее Урала.

Русский солдат любит свою "матушку Россию ", поэтому он дерется за коммунистический режим, хотя, вообще говоря, он не является политическим фанатиком...

Русский остается хорошим солдатом - всюду и в любых условиях. В век атомного оружия все это может иметь очень большое значение. Одним из главных преимуществ России явится ее способность выдержать огромные разрушения и кровопролитные бои, а также возможность предъявить необыкновенно тяжелые требования к населению и действующей армии.

Проблема обеспечения войск продовольствием для русского командования имеет второстепенное значение, так как русским фактически не нужно централизованного армейского снабжения... Такая близость к природе объясняет способность русского стать как бы частью земли, буквально раствориться в ней.

Солдат русской армии - непревзойденный мастер маскировки и самоокапывания, а также полевой фортификации. Он зарывается в землю с невероятной быстротой и так умело приспосабливается к местности, что его почти невозможно обнаружить...

До некоторой степени высокие боевые качества русских снижаются их несообразительностью и природной леностью...

Стадный инстинкт у солдат настолько велик, что отдельный боец всегда стремится слиться с „ толпой ". Русские солдаты и младшие командиры инстинктивно сознавали, что, если они будут предоставлены самим себе, они погибнут. В этом инстинкте можно видеть корни как паники, так и величайшего героизма и самопожертвования"".

Оставленный владельцем "незанятого поля" и дорисованный фон Меллентином связный портрет никем не оспаривался, в последующие годы он даже подкреплялся воспоминаниями и наблюдениями множества других авторов мемуаров. Образ этот оказался настолько стойким, что еще один автор мог заметить в середине 1980-х:

"С точки зрения рядового солдата, основанной на опыте 2,5 годов ближних боев, мы могли отличать друг от друга [советские этнические группы]. Мы точно знали, состоит ли эта рота большей частью из тех, кого мы называли татарами - не мусульман, но людей с узкими глазами, отличающимися от нормального русского лица. Действительно, мы это видели. Мы захватывали их в плен – и в чем же заключалась разница? Во многих отношениях эти люди были даже более жесткими и безжалостными. Ни капли морали западного типа. Они расстреливали всех - в том числе и раненых, и поэтому мы знали, что татарин в последний миг выстрелит или бросит гранату, в то время как плосколицый русский, наверное, заплачет или зарыдает".

Как и в случае со всеми стереотипами, здесь смешаны правда и вымысел, окрашенные личными воспоминаниями и предубеждениями. Временами, к явной радости своего противника, советский солдат воплощал данный стереотип. Однако в другом случае он сбивал своего врага с толку, выбиваясь из стереотипа - обычно к большому удивлению и длительному сожалению противника.

Более печальная правда заключается в том, что Советы сами были частично ответственны за торжество этих и других стереотипных представлений о советском солдате. Советские власти не предпринимали и не разрешали никаких серьезных попыток изобразить психологию, роль, страдания или судьбу собственных солдат во время войны. В то время как Сталин скрывал потери советских военнослужащих под непроницаемой завесой секретности, он, его политические наследники и два поколения советских военных историков, работавших в рамках его строгих указаний, создавали собственные стереотипные образы индивидуального и коллективного самопожертвования советских солдат.

Это был образ непревзойденного солдатского героизма, противостоящего хорошо обученным и хорошо снаряженным ордам доселе непобедимой нацистской Германии. Ведомые преданностью социалистическим идеалам, солдаты регулярно самоотверженно бросались преградить путь наступающим массам немецких танков, нанося врагу невероятный ущерб. Они падали на гранаты, чтобы спасти своих товарищей, бросались закрывать телами амбразуры вражеских дотов, кидались очертя голову на угрожающие пулеметы, жертвуя собой шли на таран вражеских самолетов. Простые солдаты, сплошь рабоче-крестьянского происхождения, герои Советского Союза, комсомольцы и члены партии, все одинаково бок о бок постоянно противостояли почти неодолимому множеству врагов, и чаще всего одерживали верх, несмотря на страшное неравенство в силах.

Откровенно пропагандистский тон советской литературы в сталинскую эпоху выжил и в послесталинскую эру, даже после хрущевской десталинизации и первого раунда гласности, разрешавшего и даже поощрявшего большую правду о войне. Однако открытые хрущевским поколением страдания по-прежнему носили безличный характер, подразумевающие потери, но лишенные цифр или настоящего чувства. Воспоминания, истории отдельных воинских частей и исследования операций - даже те многие, которые были точны в главном - по-прежнему обходили стороной человеческий фактор, оставляя Красную Армию времен войны безликой. Это положение усугублялось советской политикой строгого редактирования всей мемуарной литературы с целью гарантировать сохранение в тайне человеческого лица войны и стараниями никак не поощрять подготовку или издание настоящих солдатских дневников или писем. Короче говоря, советский режим никогда не пришел бы, да и не мог прийти к согласию с настоящими ужасами войны по человеческим понятиям. Для того, чтобы советский народ смог это сделать, потребуется переворот и уничтожение режима - и даже теперь это будет нелегко.

Источники

Сегодня, спустя свыше 40 лет после окончания войны, историки только начинают восстанавливать человеческое лицо солдата Красной Армии времен войны. Процесс этот по-прежнему идет медленно и болезненно - частично из-за остаточного нежелания российских властей бередить старые раны, а частично из-за нехватки доступных источников, с помощью которых это можно сделать. Однако сырые материалы, необходимые для воссоздания человеческого лица, все-таки существуют - хотя, вполне естественно, официальные запреты все еще препятствуют их полному обнародованию.

Однако, несмотря на опасность и невзирая на официальный запрет, удивительно большое число солдат и офицеров вело во время войны дневники. Многие другие уже после войны записывали свои впечатления, бросившие вызов судьбе и избежавшие недреманного ока цензора. Эти материалы выходят на свет только сейчас - и, несомненно, будут появляться в еще большем числе в будущем. Вместе с ними существуют не искалеченные цензурой версии опубликованных мемуаров, которые теперь мало-помалу выходят в свет и открывают новую правду о человеческом факторе войны, особенно на высших командных уровнях.

Несмотря на эти постепенно всплывающие материалы, остается самый большой пробел, относящийся к коллективному и индивидуальному происхождению, природе и судьбе простого солдата, у которого зачастую не было ни времени, ни случая, ни желания запечатлевать пережитое им на бумаге. Здесь мы должны полагаться на слова лиц более высокого ранга или на немногочисленные мемуары и воспоминания, написанные простыми солдатами в относительно безопасные послевоенные годы. К счастью, некоторые из этих мемуарных материалов ныне тоже появляются в печати. К несчастью - у их авторов остается все меньше времени.

Есть еще много большей частью не исследованных документов, которые способны пролить свет на происхождение, природу и судьбу простого солдата. Документы эти распадаются в основном на две категории: советские секретные исследования и немецкие архивные материалы. Немногие из существующих документов первой категории по своему характеру являются дидактическими и совпадают по основной интеллектуальной цели с прочими советскими военно-аналитическими трудами. Они создавались с санкции партии и Генерального штаба с целью лучше понять прошлое для того, чтобы военные в будущем проявляли себя лучше. Те описания, которые уцелели в их трудах, отличаются "хирургическим" подходом: они фиксируют качество и состояние советского солдата на разных этапах войны с целью определить способность государства мобилизовать, развернуть свои силы и сражаться. Короче говоря, этим трудам предназначалось не скорбеть о прошлом, а скорее служить будущему.

Кроме того, в архивах различных военных ведомств, ведавших живой силой, хранятся целые тома дел, которые дают полный обзор происхождения (в первую очередь социального), способностей и общей судьбы рядовых солдат. Постепенно открывающиеся советские архивы рассказали и могут рассказать еще много о советском солдате 1941 года. Советские власти хранили архивы очень тщательно - иной раз к своей печали. Российский Государственный Военный Архив и различные управления Народного Комиссариата Обороны, ведающие вопросами живой силы (например, Главное Управление по начальствующему составу и Главное управление формирования Красной Армии) содержат ответы на все значимые вопросы о солдатах и офицерах Красной Армии. Немногие западные и российские историки, в том числе Роджер Риз и А.А. Маслов, только-только начали раскапывать и исследовать эти представляющие громадную ценность материалы. Коль скоро их работа докажет, что эти откровения скорее играют положительную роль, чем представляют угрозу для государства, то, вероятно, станут доступными для изучения и другие материалы.

Вторая категория, охватывающая немецкие архивные материалы, также громадна, но большей частью еще не изучена. Отдел немецкой разведки "Иностранные армии - Восток" (Fremde Heere Ost) собирал, записывал, заносил в каталог, хранил и изучал сведения о советской живой силе с целью лучше понять способность Советского Союза выдержать ту войну. Большая часть этого материала представлена в виде картотек и обобщающих докладов по кадрам в конкретных частях Красной армии. Эти сведения, многие из которых были собраны путем допроса военнопленных и осмотра тел погибших советских солдат, весьма обширны и при должном анализе могут служить источником надежных данных о происхождении, подготовке и боевом духе советского солдата.

Главная слабость этого материала проистекает из того, что всерьез он собирался только с середины 1942 года, после того, как отдел "Иностранные армии - Восток" был реорганизован и получил новый заряд энергии под началом своего знаменитого главы, подполковника Рейнхардта Гелена. Архивные данные по советскому солдату в 1941 году существенно менее основательны: оценки немецкой разведки в то время основывались большей частью на действиях советских войск в Польской и Финской войнах. Более того, к 1942 году изрядная часть кадровой Красной

Армии уже погибла - а вместе с ней и две трети красноармейцев "призыва сорок первого года".

Официальный образ

Основываясь на имеющихся ныне в наших руках фрагментарных материалах, можно сложить пестрящую пробелами мозаику происхождения, личных и профессиональных качеств советского солдата, принявшее невольное участие в операции "Барбаросса". Официальные сведения и документы неизменно описывают советского солдата как человека либо рабочего, либо крестьянского происхождения. Это в целом верно, поскольку идеология диктовала, что в Советском Союзе нет ни среднего, ни высшего классов, да и вообще каких-либо классов. Однако, несмотря на якобы бесклассовое общество, дети политического и хозяйственного руководства (номенклатуры) с большей вероятностью оказывались в рядах офицеров. Существовала неофициальная классовая система, частично основанная на происхождении, этнической принадлежности и, временами, религии. В боевых частях преобладали славяне - особенно в западных приграничных округах. Восточнее, в военных округах Кавказа, Средней Азии, Сибири и Дальнего Востока, командные посты в военных частях также занимали преимущественно славяне (с некоторыми примечательными исключениями), но среди рядовых процент неславянских народов был выше. Представители определенных групп (классовых, этнических и религиозных), верность которых представлялась сомнительной, отправлялись служить в небоевых частях (таких, как железнодорожные войска и трудовая армия), либо могли и вообще не призываться на службу.

Распределение по войскам определяли также преданность, образование, идеологическое рвение и интеллект. Например, в элитных частях, таких, как воздушно-десантные бригады и части НКВД, процент членов партии и комсомола был выше, чем в других родах войск. Артиллерия, механизированные и противотанковые подразделения забирали себе наиболее умных и способных солдат, а бойцы пограничных войск и других частей

НКВД были явно идеологически более подготовлены, чем солдаты других родов войск. Обобщенно говоря, кадровые войска лучше отвечали всем предъявляемым к армии требованиям, чем бывшие территориальные силы или огромная масса полуобученных резервистов.

Официальный анализ боеготовности войск в западных приграничных военных округах на июнь 1941 года был подготовлен в конце 1980-х годов выдающимся военным ученым академиком А.Г. Хорьковым для Академии Генштаба имени Ворошилова.

Продукт горбачевской гласности, этот анализ продемонстрировал читателю как безличный тон официальных исследований, сохранившийся даже на пике гласности, так и некоторые интересные факты о качестве призывников Красной Армии. В предвоенный период во всех военных округах проходили сборы и поверки призывников. В ходе этих сборов проводилась регистрация призывного контингента, им читали лекции и разъясняли международное положение. Политико-моральное состояние потенциальных призывников характеризовалось исключительно большим уровнем политического энтузиазма и повсеместным желанием служить в рядах Красной Армии. В призывные комиссии поступало большое число заявлений о желании поступить на военную службу раньше срока или добровольно.

Хорьков отметил "постоянно растущую партийно-комсомольскую и рабоче-крестьянскую" прослойку среди новобранцев и привел в подкрепление своего утверждения следующие цифры:

После этого новобранцы постепенно вливались в уже существующие части и соединения (например, рота на полк), а затем проходили разделенную на четкие этапы программу подготовки - в том числе подготовительную (три месяца) и программу полковых училищ (десять месяцев). По завершении этой программы часть проходивших обучение назначались младшими лейтенантами, но основная масса оставалась рядовыми.

Несмотря на эту согласованную попытку обучения, по признанию самого Хорькова, "Уровень подготовки новобранцев в западных военных округах был очень низок. Это объяснялось прежде всего тем, что до службы в Красной Армии молодые люди не проходили никакой допризывной подготовки, а многие из них были малограмотны или нуждались в медицинской помощи. Согласно докладу командующего Киевским особым военным округом, среди призванных в 1941 году новобранцев было следующее число лиц признанных годными, которые не отвечали требованиям службы в Советской Армии:

Командиры пытались найти решение, направляя молодых новобранцев в другие округа. Поэтому среди 14 411 новобранцев для Среднеазиатского военного округа 50 процентов прибыло из Западного и Киевского военных округов, а остальные из других округов. Осенью 1940 года в Забайкальский военный округ прибыло 15 838 новобранцев из западных округов'.

Реальная действительность тоже не оправдывает описания. Красной Армии как войска сплошь из рабочих и крестьян. Хотя партия и правительство постановили усилить политическую подготовку в период расширения и реформы Красной Армии, официальные источники неохотно, но признавали, что проблемы были. Согласно такому относительно критическому источнику:

"Тот факт, что в предвоенные годы в войсках появилось большое число молодых красноармейцев, а также военнослужащих-резервистов из Западной Украины, Молдавии и бывших буржуазных прибалтийских республик, сказался на уровне подготовки войск в западных военных округах. Это обстоятельство требовало дополнительного внимания купомянутым категориям военнослужащих со стороны политических органов и политического аппарата, а также командиров воинских частей. Партийно-политическая работа с ними строилась, принимая в расчет, что военнослужащий провел определенный период жизни в капиталистических условиях и поэтому все еще лишь смутно знаком с нашей советской жизнью".

Усиленное перевоспитание политическими и партийными кадрами, утверждал автор, преодолевало эти трудности и достигало своих целей: военнослужащие западных приграничных военных округов, объединенные вокруг коммунистической партии и советского государства, беззаветно преданные своему социалистическому отечеству, были "готовы выполнить свой священный долг, оправдать любовь и доверие советского народа".

Военные советы военных округов докладывали Народному Комиссариату Обороны, что основная масса солдат являлась в политическом аспекте здоровой, проявляла большой интерес ко всем видам боевой и политической подготовки и была дисциплинированной.

По сравнению с другими официальными отчетами это описание характера, способностей и боевого духа советского солдата 1941 года не менее критично и правдиво, нежели любое иное. Однако, если не считать отдельных намеков на имеющиеся трудности, эти отчеты мало способствуют выявлению лица большинства красноармейцев.

Новые представления

К счастью, появляющиеся теперь новые материалы помогают заполнить этот пробел. Эти материалы указывают, что советский солдат не соответствовал описанным выше стереотипам. Состав военнослужащих РККА отражал сложности советского общества в целом и потому был куда более разнообразен, чем описывали официальные источники. В первую очередь, у солдата было очень много разных лиц. Он был и крестьянином, лишь недавно работавшим в совхозе или колхозе. Он был и рабочим, которого смогла выделить бурно развивающаяся промышленность. Он был комсомольцем или, в редких случаях, членом партии большевиков. Он был и преданным коммунистом-идеалистом, и недовольным крестьянином, стремившимся посредством службы в армии добиться вертикальной мобильности и места в растущих крупных городах Советского Союза.

Хотя многие солдаты были русскими, белорусами или украинцами, среди них могли оказаться представители любого из бесчисленных народов, населяющих Советский Союз. Солдат мог быть литовцем, латышом, эстонцем или румыном с территорий, присоединенных к Советскому Союзу после 1939 года. Однако, в отличие от солдата "образца 1942-го" и последующих военных лет, было менее вероятным, что он окажется азиатского происхождения. Часто он бывал сиротой или воспитанником детского дома, потому что его родители погибли в бесчисленных чистках, были переселены либо убиты в ходе безжалостной коллективизации. Короче, он был представителем разнообразного населения огромного советского государства, которому служил с энтузиазмом, пассивно или неохотно. Но его преданность, вера, искренность или национальные чувства в конечном счете не имели никакого значения, так как он был советским солдатом. Более того, существовала более чем 60-процентная вероятность, что в ближайшие шесть месяцев он либо погибнет, либо попадет в плен.

Недавний российский анализ начального периода войны, написанный с целью восстановить точность отчетов о военных операциях в 1941-1942 годов, косвенно пополняет наше понимание состояния солдата. Описывая жизнь советских летчиков в хаотический предвоенный период, он признает всплывающую правду:

"Беспрестанные организационные изменения в частях РККА, участие в локальных войнах и вооруженных конфликтax, то и дело проводимые мобилизации и демобилизации, а также нестабильность командных кадров - все вместе это отрицательно сказалось на боеготовности армии"п.

Учитывая эти неблагоприятные обстоятельства, автор констатирует, что дисциплина и порядок в рядах армии упали:

"Поэтому к 1 января 1941 года число одних только чрезвычайных происшествий (не считая случаев дезертирства и самовольных отлучек) достигло огромной цифры 14 058, а число погибших и раненых при этих происшествиях составляло 10 048 человек. Во многих частях количество чрезвычайных происшествий достигло угрожающих масштабов"'.

В ответ на эту не исчезающую проблему побуждаемое Сталиным военное командование предприняло поистине драконовские меры. Например, 22 декабря 1940 года командование ВВС, пытаясь восстановить ослабшую дисциплину, издало приказ № 0362. Этот приказ, распространяющийся на всех пилотов ВВС и техников, прослуживших менее четырех лет, требовал, чтобы они были "переведены на казарменное положение с правами и обязанностями военнослужащих-срочников". В результате "36 953 командира ВВС (около 40 процентов) были переведены в казармы". Вдобавок этот приказ требовал, чтобы члены семей военнослужащих были выселены из летных городков: "За короткий период 8049 семей были фактически депортированы с родины мужа или жены". Вскоре после этого командующий военно-воздушными силами П.В. Рычагов с некоторым цинизмом так оценил значение этого приказа:

"Молодой летчик и техник, обремененный семьей, терял всякую мобильность в случае передислокации своей части. Более того, летчик, отягощенный заботами о большой семье, терял боеготовность и храбрость и физически преждевременно старился. Приказ Народного Комиссариата Обороны [№ 0362] снял существующие в этом отношении проблемы и создал нормальные рабочие условия для роста боеготовности ВВС..."

Не пришлось долго ждать, чтобы сказались результаты этой внеморальной кадровой политики. Столкнувшись с существующей нехваткой кадров, курсанты вскоре потребовали отпустить их с курсов подготовки летного состава. Дополнительные суровые приказы НКО встретили лишь растущее сопротивление курсантов и офицеров:

"Последствия приказа № 0362 отрицательное сказались на боевой подготовке авиачастей. Перевод авиачастей на казарменное положение привел к увеличению числа летных происшествий и был отмечен депрессией, расхлябанностью и падением дисциплины, а летчики выражали недовольство питанием и жильем. Низкие показатели боевой подготовки сопровождались значительным ростом несчастных случаев и катастроф".

Хотя этот приказ касался только офицеров, он и реакция на него военнослужащих отразили весь спектр проблем с боевым духом, имевшихся в Красной Армии в 1940 и 1941 годах.

Быстрое увеличение Красной Армии вызвало и другие трудности, отрицательно сказавшиеся на боевом духе солдат. Существующая нехватка продовольствия и фуража привела к введению "вегетарианских дней" для экономии припасов и создания необходимых запасов продовольствия на случай войны. Недостаток продовольствия усугублялся плохой работой службы снабжения, а также отсутствием должного количества обученных кашеваров и полевых кухонь. Как и в других областях, положение с продовольствием стабилизировалось только летом 1942 года. Такие же проблемы существовали и с обмундированием красноармейцев.

Множество новых и даже более ранних работ приводят огромный список недостатков в подготовке Красной Армии - как среди офицеров, так и, в меньшей степени, среди рядовых солдат. Однако сколь ни подробны эти перечисления, они по большей части фокусируются на боеспособности солдата, индивидуальной или коллективной. Как правило, они не рассматривают такие существенные вопросы, как происхождение солдата, его личные черты и, что наиболее важно, его отношение к государству и армии.

Новое исследование, сделанное Роджером Р. Ризом, делает многое для заполнения этого пробела - доказательно утверждая, что "для того, чтобы понять причины неудач Красной Армии в июне 1941 года, армия должна быть понята как общество в себе и само по себе, но скроенное из общей ткани большего общества, которое ее создало". Риз изучил "социальное происхождение рядовых солдат и офицерского корпуса, а также элементы социальной мобильности, образования, боевого духа и дисциплины, систем членства в партии и внешние для военных социальные и политические факторы, которые повлияли на динамику военной жизни". Его выводы, основанные большей частью на советских архивных материалах, позволили сделать огромный шаг для придания советскому солдату человеческого лица.

К каким же выводам пришел Риз? Во-первых, соглашаясь со многими советскими критиками, он подчеркивает, что наиболее важным фактором в поражении Красной Армии в 1941 году явилось ее ускоренное увеличение в мирное время. Оно, в свою очередь, усугубилось ускоренным экономическим ростом, который подверг неуправляемому напряжению кадры Красной Армии:

"Изменения в советской экономике подействовали и на организацию вооруженных сил, которая в свою очередь повлияла на политику в отношении живой силы. Индустриализация Советского Союза... создала необходимые условия для увеличения Красной Армии... но увеличение армии в конце тридцатых годов привело к неоднозначным результатам. Оно вызвало проблемы с дисциплиной и нехватку офицеров. А так как армия постоянно росла, то постоянно нуждаюсь в новых офицерах, но поскольку она не могла получить их столько, сколько ей требовалось, то соотношение офицеров и солдат нарушилось в пользу последних. И поэтому меньшее число руководителей попыталось - безуспешно - добиться контроля над большим числом солдат. Армия вынуждена была прибегнуть для руководства солдатами к традиционной авторитарной практике [вроде приказа № 0362], поскольку ни общество, ни образование большей частью не подготовили имеющихся в ее распоряжении руководителей к занимаемым ими ответственным постам. Дело еще больше усугублялось тем, что многие призывники из-за различных социальных факторов служили очень неохотно. Таким образом, увеличение сделало армию подверженной тому же общественному хаосу, какой явственно появлялся в гражданском обществе и характеризовался отсутствием трудовой дисциплины, текучестью кадров и нехваткой компетентных и обученных управленцев".

Оспаривая традиционное утверждение, что чистки в среде военных были главной, а зачастую и единственной причиной будущих неудач Красной Армии, Риз в то же время признает, что они явно усугубили и без того тяжелое положение. Риз, как и многие другие критики, утверждает, что Красная Армия плохо действовала в июне 1941 года потому, что "она страдала от изъянов в организации и плохой подготовки". Однако в отличие от прочих критиков он доказывает, что эти проблемы были системными - то есть они происходили от природного характера советского солдата.

На что же тогда походил этот солдат? Во-первых, вплоть до 1939 года официальная политика делала упор на введение в кадровые войска как можно большего числа рабочих, а не крестьян (в приграничных военных округах и в районах крупных городов), тогда как крестьяне с большей вероятностью распределялись в территориальные войска (в сельскохозяйственных областях и во внутренних военных округах). Этот подход ставил целью путем призыва более грамотных рабочих повысить образовательный уровень солдат и гарантировать их идеологическую благонадежность. С другой стороны, "зажиточные крестьяне, бывшие дворяне и представители среднего класса на военную службу не призывались и не могли поступить в армию добровольцами. Чтобы не допустить в армию "классовых врагов", призывные комиссии проверяли (хотя зачастую не тщательно) социальное происхождение призывников с целью отсеивания нежелательных элементов".

Когда давление, вызванное увеличением армии, после середины 1930-х годов существенно возросло, придерживаться этих требований к призывникам стало труднее. Поэтому диапазон призывного контингента расширился, освобожденных от службы стало меньше, в армию начали брать больше представителей этнических меньшинств. К 1941 году это возросшее давление потребовало распределения нерусскоязычных меньшинств по всей структуре вооруженных сил. Хотя представительство неславянских военнослужащих в рядах Красной Армии снизилось с 25 процентов в царской армии времен Первой мировой войны до 13,7 процентов в Красной Армии на 1941 год, советские власти встретили этот факт без особой радости. И самое важное: в конце 1930-х годов увеличение армии вынудило Красную Армию отказаться от своих прежних критериев набора живой силы и поглотить миллионы солдат из своего "крестьянского тыла".

"Канун немецкого вторжения застал Красную Армию, большей частью не готовой к войне... Как часть общества, армия была расколота многочисленными факторами - частью созданными ею самой, частью ставшими следствием внешних процессов. Плохо обученные офицеры возглавляли слабо мотивированных солдат. Армия начала перевооружаться - но так, что это дезорганизовало военную подготовку и систему ремонта техники. РККА продолжала увеличиваться, что вело к еще большей дезорганизации и цельности в крупных соединениях. Наконец, режим не провозгласил четко и ясно задачу вооруженных сил на недавно приобретенных западных территориях, предоставив таким образом руководству армии, так же, как и рядовому составу, считать, что обычные расхлябанность, самоуспокоенность и некомпетентность мирного времени оставались в прежней силе".

Так было, на взгляд Риза, прежде всего из-за "ускоренного и бессвязного увеличения" Красной Армии, а также, из-за "характерного для сталинской эпохи социального расстройства гражданского общества". Выходящие из подобного социума офицеры и их солдаты не могли справиться и не справлялись со своей непосредственной задачей:

"СССР, как преимущественно отсталое сельское общество с крестьянскими ценностями, оказался по большей части не в состоянии создать современную массовую армию, которая требовала людей с городскими умениями и ценностями".

И что еще хуже, рядовые были:

"... в лучшем случае не заинтересованы в военной службе... Солдаты часто проявляли нежелание выполнять свои обязанности, а иногда демонстрировали откровенную враждебность к своим командирам. Это вызывалось в первую очередь их недовольством коммунистическим режимом и любым, в ком они видели его приспешников. Большое число солдат, которые в конечном итоге присоединились к немцам, свидетельствует о гневе из-за коллективизации и раскулачивания".

Точно так же, как А.А. Свечин пророчески предсказал воздействие "крестьянского тыла" на способность государства вести войну в экономическом смысле, это проявлялось и в социальном отношении. Риз делал вывод:

"Проблема Красной Армии в июне 1941 года была человеческой проблемой... Вооруженные силы обогнали способность все еще преимущественно крестьянского общества обеспечить их (большей частью на добровольной основе) кадрами способными возглавлять современную и управлять массовую армию. Советское общество не отличалось от царского общества в том плане, что большинство его членов не проявляли склонности к военной службе в любом качестве. Отличие же состояло в том, что советский режим, вопреки своим намерениям, политикой коллективизации и раскулачивания создал среди потенциальных призывников огромный резервуар недоброжелательства, а ускоренной индустриализацией и урбанизацией расстроил нормальную схему социального развития. Эта политика препятствовала усвоению таких внушаемых государством ценностей, как патриотизм, послушание и самодисциплина, сплошь необходимых для стабильной военной организации".

Для того, чтобы постепенно складывающаяся новая Красная Армия вышла победительницей после четырех лет беспрецедентной войны, потребуется опаляющий опыт войны и гибель довоенной Красной Армии. То, как произошла подобная трансформация солдата и армии, все еще требует тщательного исследования.

Описание Ризом социальной природы Красной Армии является на данный момент наиболее убедительным анализом, заслуживающим первоочередного внимания. Однако, хотя доводы Риза убедительны и неоспоримы, они не являются окончательными. Документальная база для таких выводов все еще не собрана и, к сожалению, может так и остаться незавершенной. Вдобавок богатство других материалов, некоторые из которых появляются только теперь, требует более подробного изучения. В их число входят ранее "непроходные" мемуарные материалы, тысячи дневников, писем и личных воспоминаний солдат времен войны, которые их авторы в страхе скрывали все эти долгие годы, а также сотни других материалов, все еще недоступных архивных дел в Российском государственном военном архиве и других архивах, имеющих отношение к кадровому составу Красной Армии.

Из этих других материалов наиболее примечательны впервые опубликованные мемуары "нового образца" и полубеллетристические произведения, рисующие службу красноармейцев. Типичными из этих недавно появившихся жанров являются личные воспоминания генерала-диссидента Петра Григоренко и академика Георгия Арбатова, являющегося в настоящее время директором российского Института США и Канады Российской Федерации, а также беллетристические произведения русского сатирика Владимира Войновича.

Первопроходческие мемуары Григоренко долгие годы со времен издания в 1982 году оставались единственным неподцензурным личным "экспозй" жизни Красной Армии и человеческой стороны солдата и офицера Красной Армии. Его описания, хотя и касающиеся в первую очередь офицерской среды, в целом подкрепляет новаторский анализ Риза. Описывая свою первоначальную подготовку в Харьковском политехническом институте, он рассказывает об ужасных условиях обучения и далеко не блестящей подготовке студентов. "Больше половины первокурсников в этом институте, - записал он, - состояло из особого набора, большая часть которого имела очень слабое образование и не привыкла к умственному труду".

Затем Григоренко дает яркое описание жизни Красной Армии и ее боеготовности в сумбурное десятилетие 1930-х годов, заканчивая описанием катастрофического воздействия чисток на советские командные кадры:

"Я сам видел последствия уничтожения офицерских кадров на Дальнем Востоке... После окончания массовых арестов прошло два года, но командная пирамида все еще не восстановилась. Многие посты оставались незанятыми, поскольку не было людей, достойных занять их. Батальонами командовали офицеры, закончившие военные училища меньше года назад. Некоторые командиры батальонов закончили только курсы для младших лейтенантов, и их опыт ограничивался несколькими месяцами командования взводом и ротой. Как мог кто-то думать, что такой пробел можно будет заполнить?"

Григоренко нарисовал равно сокрушительную картину готовности советских дивизий, мобилизованных на Дальнем Востоке, когда началась война:

"Вместо каждой дивизии, отправленной на запад... [мы] сформировывали собственную заменяющую дивизию-... В ней не было никаких солдат, никакого оружия, никакого транспорта и снаряжения; фактически, вообще ничего не было... Апанасенко* [командующий на Дальнем Востоке] мобилизовал всех мужчин вплоть до пятидесятипятилетних, в том числе сидевших во всех концентрационных лагерях, расположенных на шоссейных и железных дорогах. Он даже получил определенное число рекрутов из Магадана [знаменитого концлагеря], в том числе офицеров. Таким образом он решил проблему с живой силой... Верно, эти подкрепления совершенно не годились для боев.

Так были сформированы дублирующие дивизии взамен тех, что были отправлены на запад. В конечном итоге было сформировано на две-три дивизии больше, чем у нас имелось первоначально. Когда же эти новые соединения стали реальностью, долго молчавший Генштаб наконец-то дал о себе знать. Все дивизии были утверждены и получили номера. И вдруг Москва настолько сильно поверила в эти новые соединения, что забрала четыре новых части на западный фронт".

Георгий Арбатов был сыном представителя коммунистической номенклатуры, рабочего, который в середине 1930-х годов дослужился до крупного поста в Наркомате внешней торговли. Снятый со своего поста в ходе чисток, он тем не менее уцелел и занимал административные посты уровнем ниже. Георгий был студентом, когда началась война, и попал в Красную Армии рядовым солдатом. Арбатов провоевал три года, пока летом 1944 года у бывшего студента не обнаружился туберкулез и его не демобилизовали.

Арбатов предваряет свое описание армейской жизни старым армейским анекдотом, который, на его взгляд, достаточно точно запечатлел дилемму армейской службы и определение личной смелости: "Солдат, ты немца боишься?" - "Нет" - "А кого боишься?" - "Старшину". Повзрослев на службе в армии, Арбатов понял, что от старшины зависит не только повседневное благополучие солдата - "лишняя пайка хлеба и порция каши, новые портянки, а то, если сильно повезет, и новые сапоги. От него еще более, чем от врага, на фронте зависят само твое существование, свобода и жизнь". Воюя в составе отряда "катюш", где, как признает сам Арбатов, "риск, а также физические лишения были... все же меньшими, чем в танковых войсках, в противотанковой или полковой артиллерии", он дослужился до офицерского звания, позже участвовал в битве за Москву и последующих боях в районе Смоленска и за Днепром на Украине. Вспоминая свою военную службу и ее условия, он скорбит из-за того, что называет "большой, часто неоправданно большой кровью". Свое личное преображение в послевоенные годы он описывает так:

"Сейчас я хотел бы сказать еще несколько слов о той роли, которую эти годы сыграли в моей последующей жизни. Конечно, они оставили эмоциональное, даже иногда сентиментальное отношение ко многому, с чем была связана военная служба в те годы - верности долгу, боевому товариществу, готовности бороться, пока хватает сил. Ив то же время они демистифицировали армию, военную службу, да и Отечественную войну, лишили их культивировавшегося у нас потом сверхромантического ореола. Ибо в армии я хорошо узнал и неприглядные стороны военных порядков (хотя тогда армия была у нас много чище, нормальней, чем сейчас) - в частности, какой простор они открывают для самодурства, унижения старшим по званию младшего, солдафонства, процветания серых, бездарных людей, протекционизма и т.д. Достаточно узнал, имея какие командные кадры (до полковника - с более высокими чинами у меня контактов не было, хотя там дело, видимо, обстояло еще хуже), мы вели войну, какие из-за этого несли лишние потери, вообще во что нам обходились победы.

В результате этого опыта и вопреки тому, что говорили обо мне мои оппоненты из числа генералов, критиковавших мои статьи о необходимости более радикальных сокращений военных затрат, я не стал врагом Вооруженных Сил, врагом армии. Но я не мог уже говорить о них с воспитывавшимся долгие годы придыханием, а потому, когда все послевоенное развитие и его венец - кризис восьмидесятых-девяностых годов - породили в армии и руководстве ею так много негативных вещей, не мог не выступить с критикой".

Воспоминания Арбатова создают необходимый контекст для, наверное, наиболее едкого и точного изображения жизни Красной Армии - романа Владимира Войновича "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина". На страницах этого романа оживают сержант, политрук, командиры по всей командной цепочке, простые граждане, и, превыше всего - солдат Красной Армии: "Известие о начале войны свалилось, точно снег на голову, потому что никто не думал, не предполагал", - признал Войнович, а затем создал свое описание извечного русского солдата:

"Чонкин о случившемся узнал не сразу, потому что сидел в уборной и никуда не спешил. Его время было не считано. Оно было отпущено ему не для чего-то высшего, а просто так. Чтобы созерцать протекавшую жизнь, не делая выводов. Чтобы есть, пить, спать и отправлять свои естественные надобности не только в моменты, определенные уставом караульной и гарнизонной службы, а по мере возникновения".

Хотя размышления о вечных истинах приложимы ко многим рядовым солдатам во многих армиях, данное описание и те, которые следуют за ним, имеет особенное значение для условий человеческого существования, которые преобладали в довоенной Красной Армии. Смешивая в самой простой повести сатиру, резкую иронию и поднимающий настроение фарс, Войнович четко складывает непревзойденную мозаику, которая противопоставляет простое приземленное существование красноармейца угнетающему контексту крайне сложной человеческой трагедии. Выводы Риза, похоже, вновь доказываются.

Этому всплывающему образу добавляют полнокровия и другие, постоянно появляющиеся фрагментарные воспоминания рядовых красноармейцев. Выступая на симпозиуме по военным операциям Красной Армии, бывший рядовой Л. Тарасюк описал свои впечатления о жизни в Красной Армии. Его служба началась в 1943 году, но его описание перекликается с описаниями его предшественников. Хотя и признавая, что "мы были подготовлены как надо, в основном духовно", он рассказал о своем первоначальном процессе "обезличивания", который неизбежно испытывали красноармейцы, так называемом "обряде дезинфекции":

"Это было мое первое шоковое столкновение с реалиями армейской жизни. Дезинфекция требовала снятия штатской одежды и ее обработки в специальных помещениях. Вы хорошо помните, что шла война, и каждый предмет одежды и обуви был очень ценен для наших семей. Поэтому нам сказали, что после дезинфекции мы сделаем узлы и отправим их своим семьям, чтобы те продали их или носили сами. После душа нас провели в помещение, где хранилось какое-то обмундирование, а потам отвели во двор, где какой-то - это трудно описать - мусор укладывали в кучи. Нам велели выбрать свои вещи, связать их в узлы и отправить домой. Но там не было вообще ничего, принадлежащего нам. Все забрали наши ротные старшины и продали на местном базаре".

Тарасюк также отметил поразившую ряды советских солдат этническую вражду:

"Следующее, что поразило меня больше всего - это невероятная вражда между военнослужащими. Я имею в виду не вражду между старшинами и рядовыми, а скорее между самими рядовыми. Понимаете, полк располагался неподалеку от города Фергана в Средней Азии (в Узбекской республике). Поэтому примерно половина рядовых была местными и нацменами. Остальные же были украинцами и русскими. Существовала страшная вражда, приводившая к дракам и очень опасным вещам вроде „фокстрота". Это когда суешь полоски бумаги между пальцев ног спящего и поджигаешь их - шутки ради".

Далее Тарасюк описал широко распространенные и массовые случаи краж среди рядовых, добавив:

"Если такое случалось в нашей роте, нас поощряли пойти в соседнюю роту и украсть то же самое у них - просто для замены. Это был метод воспитания - чтобы стать смелым до грани наглости".

Тарасюк вспомнил и вечно голодное состояние простых солдат, пока его дивизия находилась в резерве, и сразу же улучшившиеся условия питания на фронте - хотя и позаботился уточнить, что его голод никогда не шел ни в какое сравнение с тем, который преобладал среди гражданского населения в тылу. Прежде чем его дивизия вошла в Румынию, ему пришлось, как он вспомнил, выслушать "проповедь" о должном солдатском поведении, а потом, когда его дивизия углубилась в страну, он увидел как субъект, ранее читавший эту проповедь, вместе с двумя старшинами освобождает местную жительницу от сумки и часов.

Наконец, среди своих многочисленных впечатлений он вспомнил, какое сильное воздействие на русского солдата произвело то, что он увидел, освобождая Восточную и Центральную Европу. Это, больше чем что-либо другое, резко подчеркнуло существенную разницу между советским солдатом и его западными коллегами, и хорошо объясняло, почему Сталин запустил послевоенную пропаганду против "низкопоклонства перед Западом", чтобы стереть эти опасные впечатления.

Таким образом, хотя начало описания условий человеческого существования в Красной Армии и выявление человеческого лица солдата Красной Армии уже положено, остается сделать еще очень многое. Тот отрывочный и беглый взгляд на солдата и его жизнь помогает заполнить пробелы в современных архивных исследованиях. Однако пробелы эти будут адекватно заполнены только тогда, когда будут полностью открыты и исследованы все архивы, когда увидят свет тысячи таких же личных воспоминаний. А тем временем мы вынуждены довольствоваться лишь этими беглыми взглядами.

Наконец, хотя многие из подобных описаний универсальны в том смысле, что могут относиться к службе во многих армиях, их масштабы и схожесть выделяют Красную Армию из ряда любых других национальных армий. Учитывая громадное политическое и идеологическое давление на советского солдата, социальную структуру довоенного Советского Союза, классовые и этнические расколы в советском обществе и мрачные реалии жизни в тоталитарном советском государстве и в еще более тоталитарной Красной Армии, это вполне объяснимо. Более того (и, наверное, еще важней) - этот постепенно выявляющийся образ ни в коей мере не принижает жертвы, боли и страданий, испытанных солдатом Красной Армии на его пути к конечной победе.